От года до трех
13.08.2023

История мира в 10 с половиной главах. Рецензии на книгу «» Джулиан Барнс. Вопросы для обсуждения. Задания

Зарубежная литература ХХ века. 1940–1990 гг.: учебное пособие Лошаков Александр Геннадьевич

Тема 12 Джулиан Барнс: вариации на тему истории (Практическое занятие)

Джулиан Барнс: вариации на тему истории

(Практическое занятие)

Название произведения «История мира в 10 1/2 главах» («A History of the World in 10 1/2 Chapters», 1989), принесшего английскому писателю Джулиану Барнсу (Julian Barnes, р. 1946) мировое признание, весьма необычно и иронично. Оно как бы подсказывает читателю, что тот будет иметь дело с еще одной, далекой от канона, от глубокомыслия версией мировой истории.

Роман состоит из отдельных глав (новелл), которые, на первый взгляд, никаким образом друг с другом не связаны: разнятся их сюжеты и проблематика, контрастны и неоднородны стиль и временные рамки. Если в первой главе («Безбилетник») представлены события из библейских времен, то последующая («Гости») переносит читателя в ХХ столетие, а третья («Религиозные войны») возвращает в 1520 год.

Создается впечатление, что автор произвольно, по наитию, извлекает из истории отдельные ее фрагменты, чтобы на их основе сочинить тот или иной рассказ. Иногда, вне явной логической связи, разнородные временные пласты совмещаются в пределах одной и той же главы. Так, в «Трех простых историях» (глава седьмая) после рассказа о невероятных событиях в жизни пассажира «Титаника» Лоренса Бизли автор переходит к размышлениям о том, что история повторяется, первый раз как трагедия, второй раз как фарс, а затем вопрошает: «Что собственно потерял Иона в чреве кита?» Далее следуют рассказы о пророке Ионе и о теплоходе, заполненном депортируемыми из нацистской Германии евреями. Барнс играет временными планами, при этом он вводит в каждую из глав нового повествователя (как правило, это маска, под которой скрывается авторское лицо).

Таким образом, фрагментарный характер произведения Дж. Барнса очевиден. Более того, фрагментарность нарочито акцентирована автором. Отсутствие связного повествования, фабулы, так называемых героев – все эти признаки свидетельствуют о том, что жанровое определение роман в данном случае весьма условно. Об этом, в частности, пишет А. Зверев: «Как бы широко ни понимались возможности романа и сколь бы подвижными ни выглядели его рамки, „История мира в 10 % главах“ все равно в них не уместится. Есть совокупность черт, образующая роман, и хотя любую из них можно толковать как необязательную, тем не менее, лишившись их всех, роман перестаёт быть самим собой» [Зверев 1994: 229].

В трактате «Постмодернистский удел» Ж.-Ф. Лиотар, характеризуя искусство постмодернизма, отметил, что оно «ищет новые способы изображения, но не с целью получить от них эстетическое наслаждение, а чтобы еще с большей остротой передать ощущение того, что нельзя представить. Постмодернистский писатель или художник находится в положении художника: текст, который он пишет, произведение, которое он создает, в принципе не подчиняются заранее установленным правилам, им нельзя вынести окончательный приговор, применяя к ним общеизвестные критерии оценки. Эти правила и категории и суть предмет поисков, которое ведет само произведение искусства». Постмодернистский текст как бы собирает распадающиеся фрагменты Текста культуры, используя принцип монтажа или коллажа, тем самым стремясь воссоздать целостность культуры, придать ей некую осмысленную форму.

«История мира.» – произведение новаторское, и новаторский его характер вполне согласуется с основными принципами эстетики постмодернизма. Надо думать, что жанровая форма произведения Барнса может быть определена через понятие гипертекста. Как указывает В. П. Руднев, гипертекст строится таким образом, что он «превращается в систему, иерархию текстов, одновременно составляя единство и множество текстов», структура гипертекста сама по себе способна провоцировать читателя «пуститься в гипертекстовое плавание, то есть от одной отсылки переходить к другой» [Руднев 1997: 69–72]. Форма гипертекста способна обеспечивать целостность восприятия разрозненных фрагментов текста, она позволяет фиксировать в виде гибких связей-переходов ускользающие значения, «присутствие отсутствия» (Деррида), увязывать их в нечто целостное, не следуя при этом принципу линейности, строгой последовательности. Нелинейный характер структуры гипертекста (гиперромана) обеспечивает качественно новые характеристики произведения и его восприятия: один и тот же текст может иметь несколько завязок и финалов, соответственно каждая из реализаций возможных вариантов сцепления композиционных частей текста будет определять новые ходы интерпретации, порождать смысловую полифонию. В настоящее время вопрос о художественном гипертексте остается дискуссионным, требующим серьезного научного изучения.

Барнс экспериментирует не только с собственно жанровой формой романа, но и с такой ее разновидностью, как историческое повествование. Дж. Барнсу близки мысли Р. Барта о том, что «произведение, в силу своей структуры, обладает множеством смыслов», что во время чтения оно «превращается в вопрос, заданный самому языку, чью границу мы стремимся промерить, а границы – прощупать», в результате чего оно и «оказывается способом грандиозного, нескончаемого дознания о словах» [Барт 1987: 373]. В силу этого и «история, – по утверждению Барта, – в конечном счете есть не что иное, как история объекта, по сути своей являющегося воплощением фантазматического начала» [Барт 1989: 567]. История принципиально открыта для интерпретации и, следовательно, для фальсификации. Данные положения нашли художественное преломление в структуре барнсовской «Истории мира…».

В ненумерованной полуглаве, названной «Интермедия», писатель рассуждает об истории человечества и о том, как воспринимается она читателем: «История – это ведь не то, что случилось. История – это всего лишь то, что рассказывают нам историки. Были-де тенденции, планы, развитие, экспансия, торжество демократии. <…> А мы, читающие историю, <…> упорно продолжаем смотреть на нее как на ряд салонных портретов и разговоров, чьи участники легко оживают в нашем воображении, хотя она больше напоминает хаотический коллаж, краски на который наносятся скорее малярным валиком, нежели беличьей кистью; мы придумываем свою версию, чтобы обойти факты, которых не знаем или которые не хотим принять; берем несколько подлинных фактов и строим на них новый сюжет. Игра воображения умеряет нашу растерянность и нашу боль; мы называем это историей».

Таким образом, книга Барнса может быть определена и как вариации на тему истории, своего рода ироническое переосмысление предшествующего исторического опыта человечества. Объективная истина, по убеждению писателя, недостижима, так как «всякое событие порождает множество субъективных истин, а затем мы оцениваем их и сочиняем историю, которая якобы повествует о том, что произошло "в действительности". Сочиненная нами версия фальшива, это изящная невозможная фальшивка, вроде тех скомпонованных из отдельных сценок средневековых картин, которые разом изображают все страсти Христовы, заставляя их совпадать по времени».

Барнс, как и французский философ Ж.-Ф. Лиотар, который «первым заговорил о "постмодернизме" применительно к философии» [Гараджи 1994: 55], со скепсисом относится к традиционным представлениям о том, что в основе поступательного движения истории лежит идея прогресса, что сам ход истории детерминирован логически объяснимыми взаимосвязанными последовательными событиями. Результаты и плоды этого развития, не только материальные, но и духовные, интеллектуальные, по словам философа, «постоянно дестабилизируют человеческую сущность, как социальную, так и индивидуальную. Можно сказать, что человечество оказалось сегодня в таком положении, когда ему приходится догонять опережающий его процесс накопления все новых и новых объектов практики и мышления» [Лиотар 1994: 58]. И так же, как и Лиотар, Барнс убежден, что «кошмар истории» должен быть подвергнут тщательному анализу, ведь прошлое просвечивается, обнаруживается в настоящем, как и настоящее – в прошлом и будущем. Героиня главы «Уцелевшая» говорит: «Мы отказались от впередсмотрящих. Мы не думаем о спасении других, а просто плывем вперед, полагаясь на наши машины. Все внизу, пьют пиво… В любом случае <…> найти новую землю с помощью дизельного двигателя было бы обманом. Надо учиться все делать по-старому. Будущее лежит в прошлом».

В данной связи, надо думать, будет уместным обращение к трактовке интертекстуальности Р. Бартом: текст вплетен в бесконечную ткань культуры, является ее памятью и «помнит» не только культуру прошлого, но и культуру будущего. «В явление, которое принято называть интертекстуальностью, следует включать тексты, возникающие позже произведения: источники текста существуют не только до текста, но и после него. Такова точка зрения Леви-Стросса, который весьма убедительно показал, что фрейдовская версия мифа об Эдипе сама является составной частью этого мифа: читая Софокла, мы должны читать ее как цитацию из Фрейда, а Фрейда – как цитацию из Софокла».

Таким образом, постмодернизм осмысливает культуру как явление принципиально полисемиотичное, ахроническое, а письмо – не только и не столько как «вторичную» систему записи, сколько как несметное количество взаимодействующих, взаимообратимых, движущихся «культурных кодов» (Р. Барт) [Косиков 1989: 40]. В то же время, воспринимая мир как хаос, в котором отсутствуют единые критерии ценностной и смысловой ориентации, «постмодернизм воплощает принципиальную художественно-философскую попытку преодолеть фундаментальную для культуры антитезу хаоса и космоса, переориентировать творческий импульс на поиск компромисса между этими универсалиями» [Липовецкий 1997: 38–39].

Данные положения оказываются актуализированными такими особенностями романа Барнса, как игра субъектами повествования (доминирующий в тексте объективированный тип повествования от третьего лица может сменяться формой от первого лица даже в рамках одной главы), смешение стилей (деловой, публицистический, эпистолярный в разных жанровых формах) и модальных планов (серьезный тон легко переходит в иронию, сарказм, умело используются техника намека и гротескной мысли, грубоватая пародия, инвективная лексика и пр.), приемы интертекстуальности и метатекстуальности. Каждая глава представляет собой ту или иную версию определенного исторического события, и ряд таких версий носит принципиально открытый характер. В такого рода «бессистемности», можно усмотреть «прямое следствие представления о мире, об истории как о бессмысленном хаосе» [Андреев 2001: 26].

Тем не менее картина действительности, воплощенная в романе Барнса, является по-своему завершенной. Целостность придают ей и всепоглощающая «корректирующая» ирония («самое, пожалуй, для Барнса постоянное – даже самое как бы "серьезное" – есть авторская насмешка» [Затонский 2000: 32]), и сюжетные скрепы, роль которых выполняют повторяющиеся мотивы, темы, образы. Таков, например, образ-мифологема «Ковчег / Корабль». В первой, шестой и девятой главах образ Ноева Ковчега дается непосредственно, в остальных же главах его присутствие обнаруживается при помощи интертекстуальных приемов.

Вот преуспевающий журналист Франклин Хьюз («Гости»), участник морского круиза, наблюдает, как поднимаются на корабль пассажиры: американцы, англичане, японцы, канадцы. В основном это чинные супружеские пары. Их шествие вызывает у Франклина иронический комментарий: «Каждой твари по паре». Но в отличие от библейского Ковчега, дарующего спасение, современный корабль оказывается для пассажиров плавучей тюрьмой (его захватили арабские террористы), несущей смертельную угрозу. Героиня четвертой главы («Уцелевшая») вспоминает то умиление, которое в детстве вызывали у нее рождественские открытки с изображением северных оленей, запряженных парами. Она всегда думала, будто «каждая пара – это муж с женой, счастливые супруги, как те звери, что плавали на Ковчеге». Теперь же, будучи взрослым человеком, она испытывает безумный страх перед возможной ядерной катастрофой (прецедент такой катастрофы уже был, хотя и далеко, в России, «где нет хороших современных электростанций, как на Западе») и пытается спастись, взяв с собой кошачью пару. Лодка, на которой молодая женщина отправляется в спасительное, как ей кажется, путешествие, – что-то вроде Ковчега, уплывающего от ядерной катастрофы.

И в этих, и в других эпизодах романа Барнса отразились такие черты постколониальной, постимпериалистической модели мира, как кризис прогрессистского мышления, вызванный осознанием возможного самоуничтожения человечества, отрицанием абсолютной ценности достижений науки и техники, индустрии и демократии, утверждение целостного взгляда на мир и, соответственно, изначальных, более важных, чем любые интересы государства, прав человека [Маньковская 2000: 133–135].

Именно об этих аспектах постмодернистской парадигмы в созвучном Дж. Барнсу ключе рассуждает Октавио Пас – признанный во всем мире современный мексиканский поэт и мыслитель: «Разрушение мира – главное порождение техники. Второе – ускорение исторического времени. И в конце концов это ускорение приводит к отрицанию изменения, если под изменением мы будем понимать эволюционный процесс, то есть прогресс и постоянное обновление. Время техники ускоряет энтропию: цивилизация индустриальной эры произвела за один век больше разрушений и мёртвой материи, чем все другие цивилизации (начиная с неолитической революции), вместе взятые. Эта цивилизация поражает в самое сердце идею времени, выработанную современной эпохой, искажает ее, доводит до абсурда. Техника не только олицетворяет радикальную критику идеи изменения как прогресса, но и ставит предел, четкое ограничение идее времени без конца. Историческое время было практически вечным, по крайней мере, по человеческим меркам. Думалось, пройдут тысячелетия, прежде чем планета окончательно остынет. Поэтому человек мог не спеша завершать свой эволюционный цикл, достигая вершин силы и мудрости, и даже завладеть секретом преодоления второго закона термодинамики. Современная наука опровергает эти иллюзии: мир может исчезнуть в самый непредвиденный момент. Время имеет конец, и конец этот будет неожиданным. Мы живем в неустойчивом мире: сегодня изменение не тождественно прогрессу, изменение – синоним внезапного уничтожения» [Пас 1991: 226].

История и современность в романе Барнса предстают, говоря словами Н. Б. Маньковской, как «посткатастрофическая, апокалиптическая эпоха смерти не только Бога и человека, но и времени, и пространства». В полуглаве «Интермедия» находим следующее рассуждение: «. любовь – земля обетованная, ковчег, на котором дружная семья спасается от Потопа. Может, она и ковчег, но на этом ковчеге процветает антрофобия; а командует им сумасшедший старик, который чуть что пускает в ход посох из дерева гофер и может в любой момент вышвырнуть тебя за борт». Перечень подобных примеров можно продолжить.

Образ Потопа (мотив плавания по водам) так же, как и образ Ковчега (Корабля), является ключевым в «Истории мира». «Сквозной» персонаж романа – личинки древоточца (древесные жуки), от имени которых в первой главе в весьма ехидном тоне дается интерпретация (версия) истории спасения Ноя. Так как о спасении личинок Господь не позаботился, то на Ковчег они проникли тайно (глава называется «Безбилетник»). У личинок, поглощенных обидой, свое видение библейских событий, своя оценка их участников. Например: «Ной не был хорошим человеком. <…> Он был чудовищем – самодовольный патриарх, который полдня раболепствовал перед своим Богом, а остальные полдня отыгрывался на нас. У него был посох из дерева гофер, и им он… в общем, полосы у некоторых зверей остались и по сию пору». Именно по вине Ноя и его семейки, как уверяют личинки, погибли многие, в том числе и самые благородные виды животных. Ведь с точки зрения Ноя, «мы представляли собой просто-напросто плавучий кафетерий. На Ковчеге не разбирались, кто чистый, кто нечистый; сначала обед, потом обедня, таким было правило». Не представляются личинкам справедливыми и деяния Бога: «Мы постоянно бились над загадкой, почему Бог избрал своим протеже человека, обойдя более достойных кандидатов. <…> Если бы он остановил свой выбор на горилле, проявлений непокорства было бы меньше в несколько раз, – так что, возможно, не возникло бы нужды в самом Потопе».

Несмотря на столь саркастичное переосмысление Ветхого Завета, писателя невозможно заподозрить в антирелигиозной пропаганде: «…он целиком и полностью занят историей нашего мира, оттого и начинает с события, повсеместно признанного ее истоком». Что это миф – не суть важно, ведь в глазах Барнса потоп «разумеется, только метафора, но позволяющая – и в этом суть – набросать образ фундаментального несовершенства сущего» [Затонский 2000: 33–34].

Потоп, задуманный Богом, оказался нелепостью, и вся дальнейшая история повторяет в различных формах нелепую жестокость, запечатленную в мифе. Но далее безрассудства уже совершает сам человек, сатирический портрет которого (заметим, это тоже своего рода средство образной когезии) дан в разных ипостасях: в облике Ноя, фанатиков-террористов, бюрократов…

Очевидно, что вера в исторический прогресс английскому писателю не свойственна: «И что же? У людей прибавилось… ума? Они перестали строить новые гетто и практиковать в них старые издевательства? Перестали совершать старые ошибки, или новые ошибки, или старые ошибки на новый лад? И действительно ли история повторяется, первый раз как трагедия, второй – как фарс? Нет, это слишком величественно, слишком надуманно. Она просто рыгает, и мы снова чувствуем дух сандвича с сырым луком, который она проглотила несколько веков назад». Главный порок бытия видится Барнсу не в насилии или несправедливости, а в том, что земная жизнь, ее историческое движение бессмысленны. История попросту передразнивает себя; и единственная точка опоры в этом хаосе – любовь. Конечно, «любовь не изменит хода мировой истории (вся эта болтовня годится только для самых сентиментальных); но она может сделать нечто гораздо более важное: научить нас не пасовать перед историей». Однако, завершая свои размышления о любви, автор спохватывается и возвращается к ироническому тону: «Ночью мы готовы бросить вызов миру. Да-да, это в наших силах, история будет повержена. Возбуждённый, я взбрыкиваю ногой…»

Внимательное прочтение «Истории мира…» Дж. Барнса убеждает в том, что в романе есть все формообразующие постмодернизма: афишированная фрагментарность, новое осмысление, деканонизация и дегероизация мифологических и классических сюжетов, травестия, стилевое многообразие, парадокс, цитатность, интертекстуальность, метатекстуальность и др. Писатель опровергает бытующие критерии художественного единства, за которыми скрывается неприемлемая для постмодернистов линейность и иерархичность восприятия действительности. Однако правомерно ли будет определить данное произведение только как постмодернистский текст? Утвердительный ответ на этот вопрос содержится в статьях [Зверев 1994: 230; Фрумкина 2002: 275]. Более убедительной, обоснованной представляется точка зрения Л. Андреева, согласно которой роман Барнса являет собой пример «"реалистически-постмодернистского" синтеза, поскольку в нем различные постмодернистские идеи и приемы совмещаются с традиционными повествовательными принципами, с "социальной озабоченностью", с "конкретно-историческим обоснованием"» [Андреев 2001].

ПЛАН ПРАКТИЧЕСКОГО ЗАНЯТИЯ

1. Дж. Барнс как писатель-постмодернист. Новаторский характер его произведений.

2. Вопрос о жанровой форме «Истории мира..».

3. Смысл названия, тематика и проблематика произведения.

4. Композиция произведения как отражение постмодернистской модели мира. Фрагментарность как конструктивный и философский принцип постмодернистского искусства.

5. Особенности повествовательной структуры произведения. Игра субъектами речи и модальными планами.

6. Образы персонажей «Истории мира…». Принципы их создания.

7. Приемы организации пространства и времени в романе и в каждой из его частей.

8. Идейно-композиционная функция лейтмотивов – гипертекстовых «скреп».

9. Интертекстуальность в «Истории мира…».

10. «История мира в 10 % главах» как «реалистически-постмодернистское» произведение.

11. «История мира…» Дж. Барнса и постмодернистский роман (И. Кальвино, М. Павич, У. Эко).

Вопросы для обсуждения. Задания

1. По утверждению Дж. Барнса, его «История мира в 10 1/2 главах» – не сборник новелл, она «была задумана как целое и выполнена как целое». Правомерен ли этот тезис Барнса? Можно ли говорить о том, что в романе представлена по-своему завершенная картина мира? Аргументируйте свой ответ.

2. В постмодернистских произведениях цитатность, интертекстуальность выражается в многообразных имитациях, стилизациях литературных предшественников, иронических коллажах традиционных приемов письма. Присущи ли данные явления книге Барнса? Ответ иллюстрируйте примерами.

3. Можно ли говорить о том, что в романе Дж. Барнса обнаруживается такой стилистический прием, как пастиш? Аргументируйте свой ответ.

4. Роман Дж. Барнса открывает глава «Безбилетник», очевидно, написанная на основе библейского мифа и наделенная особой идейно-композиционной функцией.

Как переосмысливается миф в данной главе и какова его роль в выражении концептуальной и подтекстовой информации в романе? Почему интерпретация событий, предшествующих Потопу, и оценка происходящего на Ноевом Ковчеге доверены личинке древоточца? Какую характеристику из уст личинки получает Всевышний и Человек (в данном случае – в образах Ноя и его семьи)?

Как развивается тема «Человек и История» в последующих главах (новеллах) книги?

5. Перечитайте главу «Кораблекрушение». Какие философские проблемы затрагиваются в ней? Раскройте идейно-художественную роль аллюзий, цитат, символических и аллегорических образов. Какие исторические, культурные и литературные ассоциации вызывает содержание данной главы?

6. Как в книге Барнса проявляются комические традиции Филдинга, Свифта, Стерна?

7. Какую интерпретацию дает Барнс картине Теодора Жерико «Плот "Медузы"» («Сцена кораблекрушения») в главе «Кораблекрушение»? В чем смысл данной интерпретации?

8. В книге Барнса на поиски Ноева Ковчега отправляются с разрывом в сто лет мисс Фергюсон (1839) и астронавт Спайк Тиглер (1977). Какую смысловую роль выполняет прием сюжетного параллелизма? Соотнесите содержание этих эпизодов с рассуждениями писателя об истории мира, о любви, вере в полуглаве «Интермедия».

9. Перечитайте десятую главу книги Барнса. Почему она названа «Сон»? Как связана эта глава с главой «Уцелевшая»? Что такое рай и ад в художественной концепции истории мира по Барнсу? Проанализируйте способы и средства, реализующие формально-смысловую (внутритекстовую) связь между главой «Сон» и полуглавой «Интермедия».

10. По утверждению И. П. Ильина, практически все художники, относимые к течению постмодернизма, «одновременно выступают и как теоретики собственного творчества. Не в малой степени это обусловлено и тем, что специфика этого искусства такова, что оно просто не может существовать без авторского комментария. Все то, что называется "постмодернистским романом" Дж. Фаулза, Дж. Барнса, Х. Кортасара и многих других, представляет собой не только описание событий и изображение участвующих в них лиц, но и пространные рассуждения о самом процессе написания данного произведения» [Ильин 1996: 261]. Очевидно, полуглава «Интермедия» и представляет собой такого рода автокомментарий (метатекст). Раскройте этико-эстетическую проблематику данной главы, ее роль в формальной и смысловой организации всего текста произведения, в создании его целостности.

Тексты

Барнс Дж. История мира в 10 % главах. (Журнальный вариант) / Пер. с англ. В. Бабкова // Иностранная литература. 1994. № 1. Барнс Дж. История мира в 10 % главах / Пер. с англ. В. Бабкова. М.: АСТ: ЛЮКС, 2005.

Критические работы

Затонский Д. В. Модернизм и постмодернизм. Мысли об извечном коловращении изящных и неизящных искусств. Харьков; М.: Фолио, 2000. С. 31–40.

Зверев А. Послесловие к роману Дж. Барнса «История мира в 10 % главах» // Иностранная литература. 1994. № 1. С. 229–231. Кузнецов С. 10 % замечаний о романе Джулиана Барнса // Иностранная литература. 1994. № 8. Феномен Джулиана Барнса: Круглый стол // Иностранная литература. 2002. № 7. С. 265–284.

Дополнительная литература

Андреев Л. Художественный синтез и постмодернизм // Вопросы литературы. 2001. № 1. С. 3-25. Дубин Б. Человек двух культур // Иностранная литература. 2002. № 7. С. 260–264.

Ильин И. П. Постмодернизм // Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины: энциклопедический справочник. М., 1996. Ильин И. П. Постмодернизм: словарь терминов. М., 2001.

Справочные материалы

[Страницы, посвященные знаменитой картине Теодора Жерико] «представляют собой что-то наподобие эстетического трактата, толкующего о вечной проблеме истины в искусстве, как она понимается постмодернизмом. И вот здесь всё та же диалектика несущественного и основного приобретает ключевое значение. Зрителю, знающему реальный ход событий, покажется, что Жерико счел несущественным происходившее на плоту истребление ослабевших, чтобы сохранить воду и пищу для способных бороться со стихией, и даже позабыл о каннибализме, сопровождавшем трагическое плаванье. По крайней мере, все это не было для Жерико достаточно существенным, чтобы создать сюжет прославленного полотна, и по первому впечатлению картина проникнута ложной героикой, тогда как подобал бы трагизм, так как происходит катастрофа человеческого духа. Но если приглядеться, оценив неподчеркнутые, мелкие особенности композиции, окажется, что как раз катастрофа на этом холсте и запечатлена, только не просто кораблекрушение, а экзистенциальная драма из тех, какие дано воплотить лишь великому искусству.

Понятно, что такая интерпретация романтического шедевра произвольна, так как представляет собой его переосмысление через призму постмодернистских верований. Однако о самом Барнсе весь этот разбор говорит очень выразительно. Жерико, по его понятиям, сделал все, чтобы избежать политических коннотаций, банальной надрывности, примитивной символики, и это ему во многом удалось, но как бы вопреки собственным установкам, заставлявшим в любом сюжете отделять главное от второстепенного, причем это делалось в согласии с расхожими представлениями эпохи. Постмодернистский художник избавляет себя от таких сложностей, попросту отказываясь проводить сами разделения подобного толка. А если все же по необходимости их делая, то как раз под знаком предпочтения всего второстепенного, незначительного, частного.

Теперь понятнее становится причудливое построение "Истории мира в 10 % главах". По существу, Барнс в этой книге занят прежде всего опровержением бытующих критериев художественного единства, за которыми скрывается все та же неприемлемая для него, как для всех постмодернистов, иерархичность восприятия действительности, будто бы интересной и важной лишь в каких-то строго отсортированных своих проявлениях и вовсе не увлекательной во всех остальных. Не признавая самого этого подхода, Барнс, естественно, не признает и созидаемого на такой основе художественного единства. И там, где ждешь некой однородности, <…> он предлагает смешение всего этого, делая это осознанно, можно даже сказать, принципиально».

Из Послесловия А. Зверева к роману Дж. Барнса «История мира в 10 1/2 главах» // Иностранная литература. 1994. № 1. С. 229–231.

Прежде в «замысловатых» вещах бал правила психология героя – расхристанная, патологическая, вроде бы не признающая над собою никаких законов, прозывавшаяся «потоком сознания». Нынче в моду снова входит «логика»; правда, весьма необычная, не менее странная, чем геометрия Лобачевского или двоичная система исчисления. Потому что речь ведь идет о «логическом» <…> подходе к алогичной реальности; и такой подход, как ни странно, плотнее прилегает к миру, в котором вроде бы пусты и небеса, и преисподняя.

Ultima ratio в подтверждение этой барнсовской идеи приводит десятая и последняя глава, оформленная, впрочем, как нечто насквозь гипотетическое. Недаром она названа «Сон» и начинается словами: «Мне снилось, что я проснулся. Это самый странный сон, и я только что видел его опять». Чудесная комната, внимательная горничная, гардероб полон любых одежек, завтрак подается в постель. Потом можно полистать газеты, содержащие одни лишь приятные новости, поиграть в гольф, заняться сексом, даже повстречаться со знаменитыми людьми. Впрочем, пресыщение наступает довольно скоро, и начинает хотеться, чтобы тебе вынесли приговор. Это что-то вроде тоски по Страшному Суду, но, увы, тоски нереализуемой. Правда, некий чиновник внимательно рассматривает твое дело и неизменно приходит к выводу: «У вас все в порядке». Ведь «здесь проблем не бывает», потому что это, как вы уже догадались, – Рай. Разумеется, целиком модернизированный и оттого как бы и взаправду лишенный Бога. Но для тех, кто того желает, Бог все-таки существует. Наличествует и Ад: «Но это больше похоже на парк аттракционов. Ну, знаете, – скелеты, которые выскакивают у вас перед носом, ветки в лицо, безвредные бомбы, в общем, всякие такие вещи. Только, чтобы вызвать у посетителей приятный испуг».

Но самое, может быть, главное состоит в том, что ни в Рай, ни в Ад человек не попадает по заслугам, а лишь по желанию. Оттого система наказаний и наград становится столь бессмысленной, а загробное существование столь бесцельным, что у каждого в конце концов возникает желание умереть по-настоящему, исчезнуть, кануть в небытие. И, как и все здешние желания, оно тоже может исполниться.

Возникает впечатление, будто барнсовская «история мира» сведена к некой идиллии: где моря крови? где зверства? где жестокости? где предательства? Для Барнса суть всего, однако, не столько в наличии Зла (это как бы элементарно!), а в том, что любое преступление может быть оправдано некоей высокой целью, освящено исторической необходимостью. Оттого наш автор и стремится в первую очередь вылущить бессмысленность, отстоять бесцельность наличного мироустройства.

Последнюю главу венчает диалог между нашим сновидцем и его горничной (а скорее, поводырем) Маргарет:

– Мне кажется, – снова заговорил я, – что Рай – это прекрасная идея, даже, может быть, безупречная идея, но она не для нас. Не так мы устроены… Тогда зачем это все? Зачем Рай? Зачем эта мечта о Рае?..

– Может быть, вам это нужно, – предположила она. – Может быть, вы не прожили бы без такой мечты… Всегда получать, что хочешь, или никогда не получать того, что хочешь, – в конце концов разница не так уж велика.

Из книги: Затонский Д. В. Модернизм и постмодернизм: Мысли об извечном коловращении изящных и неизящных искусств. Харьков; М., 2000. С. 31–40; 36–37.

Из книги Литература подозрения: проблемы современного романа автора Виар Доминик

Вариации на тему романа Даже если наши знания о литературе и ее истории, приемах и формах сегодня чересчур обширны, чтобы кто-то мог позволить себе наивные тексты, многие продолжают делать вид, будто ничего не произошло. Они борются за возвращение к классическому роману,

Из книги История русской литературы XVIII века автора Лебедева О. Б.

Практическое занятие № 1. Реформа русского стихосложения Литература: 1) Тредиаковский В. К. Новый и краткий способ к сложению стихов российских // Тредиаковский В. К. Избранные произведения. М.; Л., 1963.2) Ломоносов М. В. Письмо о правилах российского стихотворства //Ломоносов М.

Из книги Зарубежная литература ХХ века. 1940–1990 гг.: учебное пособие автора Лошаков Александр Геннадьевич

Практическое занятие № 2. Жанровые разновидности оды в творчестве М. В. Ломоносова Литература: 1) Ломоносов M. B. Оды 1739, 1747, 1748 гг. «Разговор с Анакреоном» «Стихи, сочиненные на дороге в Петергоф…». «Ночною темнотою…». «Утреннее размышление о Божием величестве» «Вечернее

Из книги Зарубежная литература XX века: практические занятия автора Коллектив авторов

Практическое занятие № 3. Жанры русской комедии XVIII в. Литература: 1) Сумароков А. П. Тресотиниус. Опекун. Рогоносец по воображению // Сумароков А. П. Драматические сочинения. Л., 1990.2) Лукин В. И. Мот, любовью исправленный. Щепетильник // Русская литература XVIII в. (1700-1775). Сост. В. А.

Из книги автора

Практическое занятие № 4. Поэтика комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль» Литература: 1) Фонвизин Д. И. Недоросль // Фонвизин Д. И. Собр. соч.: В 2 т. М.; Л., 1959. Т. 1.2) Макогоненко Г. П. От Фонвизина до Пушкина. М., 1969. С. 336-367.3) Берков П. Н. История русской комедии XVIII в. Л., 1977. Гл. 8 (§ 3).4)

Из книги автора

Практическое занятие № 5 «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева Литература: 1) Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву // Радищев А. Н. Сочинения. М., 1988.2) Кулакова Л. И., Западав В. А. А. Н. Радищев. «Путешествие из Петербурга в Москву». Комментарий. Л., 1974.3)

Из книги автора

Тема 2 «А что такое, в сущности, чума?»: роман-хроника «Чума» (1947) Альбера Камю (Практическое занятие) ПЛАН ПРАКТИЧЕСКОГО ЗАНЯТИЯ1. Нравственно-философский кодекс А. Камю.2. Жанровое своеобразие романа «Чума». Жанр романа-хроники и притчевое начало в произведении.3. История

Из книги автора

Тема 3 Новеллистика Тадеуша Боровского и Зофьи Налковской (Практическое занятие) Поэтика, способная выразить фундаментальные и глубинные смыслы бытия, в том числе «сверх-смыслы» (К. Ясперс) экзистенциального (собственно человеческого) существования в мире, является

Из книги автора

Тема 5 Философская повесть-притча Пера Фабиана Лагерквиста «Варавва» (Практическое занятие) Пер Фабиан Лагерквист (P?r Fabian Lagerkvist, 1891–1974), классик шведской литературы, известен как поэт, автор рассказов, драматических и публицистических произведений, ставших

Из книги автора

Из книги автора

Тема 7 Антиутопия Энтони Бёрджесса «Заводной апельсин» (Практическое занятие) Роман «Заводной апельсин» («A clockwork orange», 1962) принес мировую славу своему создателю – английскому прозаику Энтони Бёрджессу (Anthony Burgess, 1917–1993). Но русскоязычный читатель получил возможность

Из книги автора

Из книги автора

«Реально-чудесное» в романе Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» (Практическое занятие) ПЛАН ПРАКТИЧЕСКОГО ЗАНЯТИЯ1. Магический реализм как способ видения действительности через призму мифологического сознания.2. Проблема жанровой формы романа «Сто лет

Из книги автора

Из книги автора

Из книги автора

Джулиан Барнс Julian Barnes род. 1946 АНГЛИЯ, АНГЛИЯ ENGLAND, ENGLAND 1998 Русский перевод С. Силаковой

Этот роман Барнса уже давно считается классикой постмодернизма. Многочисленные аллюзии (прежде всего ветхозаветные), цитация, игра с историческими фактами и мифами (опять же библейскими) – все это, похоже, излюбленные приемы Барнса. Роман действительно состоит из десяти с половиной глав, и этот факт не зря вынесен в заголовок. Композиция играет чуть ли не решающую роль в реализации авторского замысла. Все дело в том, что главы, на первый взгляд, не связаны между собой. Однако, это только на первый взгляд. Барнс, как и любой уважающий себя постмодернист, предлагает читателю поиграть с текстом, нанизать разрозненные главы-новеллы на одну смысловую нить. Из обособленных сюжетов, в конечном итоге, должна возникнуть общая структура романа. Та самая, барнсовская альтернативная история мира.
Ирония, пожалуй, главная черта стилистики Барнса. Это понимаешь, прочитав хотя бы несколько страниц. К примеру, первая глава романа, посвященная Потопу. Ной со своими сыновьями, как и положено, собирают «каждой твари по паре» и отправляются в плаванье на ковчеге. Вернее, на ковчегах, так как все животные на корабль уместиться не могут. Естественно, Барнс отходит от библейских канонов. В какой-то степени ироничные аллюзии Барнса напомнили мне «Дневник Адама» Марка Твена. И там и здесь есть прямое издевательство над Ветхим Заветом. По сути, чтобы поиздеваться над этой частью Библии, много ума не надо. Осмеять можно любой миф: несостыковок везде хватает. То, как Барнс переписывает ветхозаветную историю, у меня особого восторга не вызвало, но и не обидело. Завет потому и Ветхий, что идеи его устарели. Это вам скажет любой здравомыслящий христианин. Но для понимания романа эта глава оказывается очень важной. Ведь уже в следующей мы видим современный ковчег – круизный лайнер, на котором собрались пары разных национальностей. Он захвачен террористами, которые решают, кто из пассажиров первыми покинет этот мир.
Вообще, вода, как первооснова и первостихия очень важна для Барнса. Помимо ковчега и лайнера мы находим в романе потерявшую рассудок женщину, уплывшую в открытое море на лодке, реальное кораблекрушение, рассказ о человеке с Титаника, о мужчине, проглоченном китом, путешествие по реке в джунглях. История этого мира изобилует катастрофами, ошибками и человеческой глупостью. Чем же она закончится? Может, новой катастрофой, в которой будет повинен человек? Барнс рассматривает этот вариант. Помешавшаяся дама спасается от Чернобыльской аварии в открытом море, пытаясь вернуться в первостихию. Но эта катастрофа не уничтожила мир. А книга заканчивается путешествием в рай. Логично, и на первый взгляд довольно оптимистично. Только потребительский рай, в котором доступны все развлечения и реализуются любые желания, наскучивает человеку. Он предпочитает умереть, только бы не жить так вечно.
Особого внимания заслуживает та самая половина главы, о которой автор заявляет в названии книги – «Интермедия». По сути, это эссе, в котором автор размышляет о любви. Речь, естественно, не идет о любви в высшем ее понимании, как о любви к ближнему, а о плотском чувстве, которому, на мой взгляд, Барнс отводит преувеличенную роль. Его выводы таковы: «Любовь заставляет нас видеть правду, обязывает говорить правду. Поэтому религия и искусство должны отступить перед любовью. Именно ей обязаны мы своей человечностью и своим мистицизмом. Благодаря ей мы -- это нечто большее, чем просто мы».
В этой же главе автор дает свое окончательное толкование понятию «история». "…История - это ведь не то, что случилось. История - это всего лишь то, что рассказывают нам историки". «История мира? Всего только эхо голосов во тьме; образы, которые светят несколько веков, а потом исчезают; легенды, старые легенды, которые иногда как будто перекликаются; причудливые отзвуки, нелепые связи. Мы лежим здесь,на больничной койке настоящего (какие славные, чистые у нас нынче простыни), а рядом булькает капельница, питающая нас раствором ежедневных новостей. Мы считаем, что знаем, кто мы такие, хотя нам и неведомо, почему мы сюда попали и долго ли еще придется здесь оставаться. И, маясь в своих бандажах, страдая от неопределенности, -- разве мы не добровольные пациенты? -- мы сочиняем. Мы придумываем свою повесть, чтобы обойти факты, которых не знаем или которые не хотим принять; берем несколько подлинных фактов и строим на них
новый сюжет. Фабуляция умеряет нашу панику и нашу боль; мы называем это историей».
Что ж, автор по сути сам признает, что его «История мира…» лишь фабуляция, придуманная повесть, призванная умерить панику и боль. Стоит ли ей доверять? Для себя я, пожалуй, поищу другие варианты успокоительного. Ну а вы, дамы и господа, решайте сами.

БИБЛЕИСКИЕ ПРЕЦЕДЕНТЫ В РОМАНЕ ДЖ. БАРНСА «ИСТОРИЯ МИРА В 10 1/2 ГЛАВАХ »

BIBLICAL PRECEDENT PHENOMENA IN THE NOVEL

BY J. BARNES «HISTORY OF THE WORLD IN 10 1/2 CHAPTERS»

Н.В. Колесова

Прецедентный феномен, прецедентный текст, интертекстуальные связи, библейский текст, аллюзии, сюжет и композиция произведения. В статье рассматриваются вопросы влияния библейского текста на современный литературный текст. Анализируются сюжетно-композиционный уровень текста-реципиента и особенности словоупотребления. Функционирование прецедентных феноменов в тексте изучено с точки зрения интерпретации известных событий и создания дополнительного смысла, а также оказания воздействия на читателя.

Precedent phenomena, precedent text, intertex-tual links, biblical text, allusions, plot and composition of a text.

The article discusses the ways the biblical text influences the modern text by J. Barnes. It offers the analysis of the plot and the composition of a recipient text as well as the peculiarities of word usage. The use of precedent phenomena in the text is presented through the interpretation of some well-known biblical facts, additional connotations and possible influence on a reader.

В настоящее время феномен прецедент-ности получил широкое освящение в современной научной литературе [Сорокин, Михалева, 1993; Захаренко и др., 1997; Костомаров, Бурвикова, 1996; Гудков, 1999; Красных, 1997; Слышкин, 2000]. Разработана детальная классификация прецедентных феноменов [Гудков, 1999; Гришаева, 2004а; 20046], изучены способы введения их в контекст литературного произведения [Бирюкова, 2005; Качаев, 2007; Колесова, 2012]. Исследователи преимущественно обращают внимание на культурную, языковую или социальную сторону изучаемого явления [Гришаева, Попова, Титов, 2004; Качаев, 2007; Федорова, 2008; Битнер, Тихонова, 2014; Васильев, 2014].

Всестороннее внимание лингвистов можно объяснить сложной и многогранной структурой современного текста, в нем взаимосвязаны и взаимодействуют разнообразные элементы других текстов, представленные в виде цитат, аллюзий, прецедентных феноменов.

Безусловно, к наиболее продуктивно используемым и значимым прецедентным тек-

стам принадлежит Библия. Будучи основой христианской культуры, Библия хорошо известна грамотному и образованному читателю, она представлена в культурной памяти носителя языка и легко воспроизводится в необходимой ситуации. Кроме того, Библия является источником многочисленных сюжетов, идей и образов. Не случайно библейские мотивы находят отражение в творчестве многих писателей.

Целью данной статьи является анализ прецедентных феноменов библейского происхождения на материале романа Дж. Барнса «История мира в 10 Уг главах». В этом романе известный английский писатель Дж. Барнс изложил собственное видение определенных исторических событий и закономерностей. Текст романа характеризуется наличием многоаспектных связей с Библией, что позволяет говорить о высокой степени его прецедентной плотности.

Данная тема представляется достаточно актуальной, поскольку связана с изучением интертекстуальных связей художественного текста и направлена на анализ смысла литературного произведения. Присутствие элемен-

о ^ О о ^ h o Q

тов другого текста в произведении современного писателя позволяет рассмотреть процесс передачи, сохранения и поддержания культурных ценностей.

В данной статье, вслед за современными лингвистами, понятие прецедентного текста будет рассматриваться как использование общеизвестных ситуаций, имен, высказываний, оценок с целью сохранения и передачи знания [Сорокин, 1987, с. 144-145].

Анализ языкового материала показывает, что библейские мотивы, символы и образы являются центральными в романе Дж. Барн-са, они оказывают существенное влияние на смысл текста и идиостиль писателя, позволяют поднять серьезные проблемы, выразить философские размышления автора. Характерно, что библейский миф репрезентирован в романе не только на уровне сюжета и композиции, но и на уровне словоупотребления.

Обращение к библейскому мифу обусловлено, прежде всего, тематикой произведения - это история бытия, поиски смысла существования, интерпретация знаковых исторических событий, переданных от лица человека и насекомых. В основу первого рассказа «The Stowaway» положен библейский сюжет о Ное-вом ковчеге, Всемирном потопе и первых людях, созданных Богом. Библейский миф здесь является основообразующим, он закладывает фундамент для философского осмысления известных событий.

Изложение ситуации Всемирного потопа, например, осуществляется в романе с опорой на Библию для репрезентации нового, актуального для автора содержания. Известная библейская притча показана с новой стороны, в соответствии с теми моральными принципами, которые актуальны для произведения и автора.

Сопоставление сюжетных линий осуществляется на протяжении всего романа. Следует отметить, что автор не воспроизводит библейский сюжет полностью, он заставляет читателя переосмыслить знакомую информацию.

Повествование в первой главе романа ведется от лица древесного червя, которому, по

авторскому замыслу, отведена роль наблюдателя за происходящими событиями. Он критически осмысливает и оценивает поведение людей, высказывает собственные комментарии и размышления, наполняет исходный текст новым содержанием:

«If rained for forty days and forty nights? Well, naturally it didn»t -that would have been no more than a routine English summer. No, it rained for about a year and a half, by my reckoning. And the waters were upon the earth for a hundred and fifty days! Bump that up to about four years. And so on. Your species has always been hopeless about dates .

Рассказчик оспаривает общеизвестный библейский факт о том, что Всемирному потопу предшествовал дождь, который шел сорок дней и сорок ночей, он иронично замечает, что в таком случае это было бы самое обычное английское лето. По мнению повествователя, дождь лил около полутора лет. Древесный червь критикует человеческую расу за неспособность справляться с цифрами.

В данном примере автор прибегает к использованию квазицитации, т. е. к воспроизведению части текста или всего текста в дискурсе в умышленно измененном виде, и использует прецедентные высказывания для создания подтекста. Они передают скептическое отношение к ситуации и в то же время помогают раскрыть и охарактеризовать личность самого говорящего.

Характерно, что в романе автор неоднократно трансформирует библейские образы, меняя их структуру и содержание. Сопоставление сюжетов исходного и данного текстов, параллельное сопоставление сюжетных линий проявляется на протяжении всего текста и обеспечивает новую интерпретацию известного библейского сюжета:

«Varadi"s elder brothers blamed poor navigation; they said Varadi had spent far too much time fraternizing with beasts; they even hinted that God might have been punishing him for some obscure offence committed when he was a child of eighty-five» .

Согласно исходному тексту, у Ноя было три сына Сим (Шим), Хам и Иафет (Яфет). Но рассказчик утверждает, что был и четвертый сын, Вара-ди, которого обвиняли в плохих навигационных способностях и заигрывании с животными. Аллюзия на Библию прослеживается также в упоминании факта долгожительства первых людей. Бог наказал Варади за какое-то нарушение, когда тот был ребенком восьмидесяти пяти лет.

Прецедентная ситуация в данном случае репрезентирует доминантный личностный смысл, переданный автором. Представленное от лица древесного червя повествование вызывает у аудитории критическое осмысление, заставляет по-новому оценить действия первых людей и их отношения с животными. Поскольку цитируемые библейские факты хорошо известны широкому кругу лиц и обладают свойством повторяемости в разных текстах, то при их узнавании читателем возникает некий диалог с автором, появляется элемент языковой игры.

Трансформация прецедентных высказываний, направленная на создание новизны, придания стандартной речевой формуле экспрессивных характеристик, наблюдается в следующем примере:

«We weren"t in any way to blame (you don»t really believe that story about the serpent, do you? - it was just Adam»s black propaganda), and yet the consequences for us were equally severe...» .

Излагая историю о змее-искусителе, рассказчик сомневается в ее истинности, указывая, что это лишь пропаганда Адама, использованная в его личных целях. Подобное толкование текста источника характерно для многих глав романа, что заставляет читателя переосмыслить известные факты, актуализируя в очередной раз многогранность и амбивалентность библейских текстов.

В текст произведения органично включены библейские имена, их использование подготовлено темой, сюжетом, комментариями персонажей.

В романе прецедентные имена в основном употребляются в прямом библейском значении

и во многих случаях используются в номинативной функции, служат для называния событий, персонажей. Например:

«The Creator would not have instructed the beasts of the earth...» [Там же, p. 81].

«This vile creature has given over its body to the Devil and thereby put itself beyond the protection and shelter of the Lord» .

«...under pain of condemnation, anathema, and excommunication from the Holy Church and the Dominion of God» [Там же, p. 74].

«If He"d plumped for the gorilla, I doubt there»d have been half so much disobedience -probably no need to have had the Flood in the first place» [Там же, p. 12].

Данные аллюзии на Создателя, Дьявола, Святую церковь, Владычество Бога, Всемирный потоп содержат в своей семантике элементы пресуппозиции, их значение воспринимается как известное большинством читателей. Употреблением данных имен автор эксплицируют в тексте лишь часть информации об их носителях. Основная же информация, закрепленная в культурной памяти носителя языка, представлена имплицитно, является инвариантной частью восприятия прецедентного текста.

Данные прецедентные имена актуализируются через многочисленные повторы, они проходят через ткань всего произведения и образуют доминантную аллюзию, благодаря которой достигаются связность и единство всех глав романа.

Прецедентные имена библейского происхождения играют важную роль в смысловой и эстетической организации текста, они позволяют провести параллель между описываемыми событиями и известными библейскими мотивами:

«No, there is only one explanation of the refusal of the accused to appear before you, and that is a blind and most willful disobedience, a hateful silence, a guilt that blazes as the burning bush which did appear unto Moses, a bush which blazed but was not consumed, even as their guilt continues to blaze with every hour that they obstinately refuse to appear» [Там же, p. 85].

Библейская история повествует о том, как Моисей услышал голос Бога, исходящий из горящего куста дерева; при этом дерево не было охвачено пламенем. При помощи данного прецедентного выражения прокурор сравнивает ослепляющую подсудимых вину с горящим кустом в библейской истории. Так он пытается объяснить суду, что подсудимые виновны и поэтому побоялись появиться в суде. Известное прецедентное имя, актуализированное в данной ситуации, не только существенно обогащает художественный текст, но и придает ему правдоподобность и особый колорит.

Еще один аспект употребления прецедентных имен библейского происхождения связан с их использованием в качестве культурного знака для наименования определенного места или ситуации:

«And now, when the Bishop and his retinue had departed, bearing off the Bishop in a state of imbecility, the terrified petitioners did examine the Bishop»s throne and discover in the leg that had tumbled down like the walls of Jericho a vile and unnatural infestation of woodworm...» .

Втексте представлена аллюзия на Иерихон -древний город в Палестине, стены которого, согласно библейской легенде, рухнули от звуков израильских труб, и город был предан проклятию за свое нечестие.

В приведенном примере один из героев произведения, прокурор, сравнивает падение стен Иерихона с падением стула епископа. Однако ситуация, на которую ссылается литературный герой, не имеет ничего общего с известной библейской ситуацией. Таким образом Джулиан Барнс говорит, что люди склонны изменять реальные истории и представлять их в выгодном для них свете. Так и здесь прокурор смело изменяет реальное значение этой библейской истории с целью выиграть процесс. Тем самым автор помогает читателю понять характер своего персонажа, его стремление исказить факты ради собственной выгоды.

Функциональный аспект употребления прецедентных имен отражает особенности их

использования в речевой ситуации. Прецедентные имена, как свидетельствуют примеры, могут характеризовать не только человека, обладающего набором дифференциальных признаков, но и ситуацию, а также репрезентируют культурно значимый текст.

Проведенный анализ подтверждает, что прецедентные имена, ситуации, темы, прямые отсылки к тексту Библии отличаются высокой частотностью употребления в романе «История мира в 10 Уг главах». Их использование направлено на организацию связности художественного текста, формирование его целостности, выстраивание нарративной линии. Таким образом, можно заключить, что Библия является центральным компонентом изучаемого текста. Рассмотренные культурно-исторические пласты объединяют авторский текст и библейский в единое культурно-историческое пространство, где прецедентные феномены выступают точкой пересечения пространства текста-источника и текста-реципиента.

Использование прецедентных феноменов в тексте Дж. Барнса обеспечивает его адекватное восприятие реципиентом. На основании анализа можно сделать вывод, что интертекстуальность становится ведущим композиционным принципом данного произведения.

Библиографический список

1. Бирюкова Н.С. О типах прецедентных феноменов. URL: http://сайт/article/ri/ o-tipah-pretsedentnyh-fenomenov

2. Битнер М.А., Тихонова М.Д. Роль среды в процессе формирования прецедентных феноменов в языковом сознании билингва // Общетеоретические и частные вопросы языкознания. 2014. С. 3-6.

3. Васильев А.Д. Некоторые прецедентные топонимы в языковом сознании краснояр-цев // Вестник КГПУ. 2014. № 3. С. 164-167.

4. Гришаева Л.И. Прецедентные феномены как культурные скрепы (к типологии прецедентных феноменов) // Феномен прецедентное™ и преемственность культур. 2004а. С. 72-97.

5. Гришаева Л.И., Попова М.К., Титов В.Т. Феномен прецедентности и преемственность культур: монография / Воронежский гос. ун-т. Воронеж, 20046. Т. 8. 311 с.

6. Гудков Д.Б. Прецедентные феномены в языковом сознании и межкультурной коммуникации. М.: МГУ, 1999. 360 с.

7. Захаренко И.В., Красных, В.В., Гудков, Д.Б., Багаева Д.В. Прецедентное имя и прецедентное высказывание как символы прецедентных феноменов // Язык, сознание, коммуникация. 1997. №. 1. С. 22-112.

8. Качаев Д.А. Социокультурный и интертекстуальный компоненты в газетных заголовках (на материале российской прессы 2000-2006 гг.). // Ростов н/Д, 2007. 32 с.

9. Колесова Н.В. Цитация как способ включения интертекстуальных элементов в художественный текст // Язык и социальная действительность. 2012. С. 188-191.

10. Костомаров В.Г., Бурвикова Н.Д. Прецедентный текст как редуцированный дискурс // Язык как творчество. 1996. С. 297-302.

11. Красных В.В. и др. Когнитивная база и прецедентные феномены в системе других единиц и в коммуникации // Вестник МГУ. 1997. Т. 9. С. 62-75.

12. Слышкин Г.Г. От текста к символу: лингво-культурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе. М.: Academia, 2000. Т. 128. С. 21.

13. Сорокин Ю.А., Михалева И.М. Прецедентный текст как способ фиксации языкового сознания // Язык и сознание: парадоксальная рациональность. 1993. С. 98-117.

14. Сорокин Ю.А. Что такое прецедентный текст? // Семантика целого текста. 1987. С. 144-145.

15. Федорова Л.Ю. Прецедентные феномены культуры в сознании современной студенческой молодежи: опыт социокультурного анализа. URL: http://www. phillibb. msu. ru/rusphil/ books/jsk_

16. Barnes J. A History of the World in 10 Уг Chapters. UK.: Picador, 2005. 307 p.

В предыдущие века, века, быть может, более серьезные и чопорные, чем наш, отношение к истории было трепетным и ответственным. Как никак она придавала народу уверенности в себе, а монарху — уверенности в дне грядущем. История всегда объясняла и оправдывала то, что почитали за правду государственные мужи, то есть выступала гарантом стабильности и непреложности порядка вещей в стране. История флиртовала с религией, наукой и искусством, проникая во все сферы человеческого бытия. В конце концов, ее адаптировали для нас на языке рекламы и сериалов, ведь Иван должен помнить свое родство, даже если его для него придумали. Все так и было, и есть, по большому счету, но не для тех, кто прочитал (понял и одобрил) роман Джулиана Барнса «История мира в 10 с половиной главах».

О чем роман «История мира в 10 с половиной главах»? В чем смысл? Начнем с всемирного потопа. Автор тоже начал с него, как и вся наша цивилизация. Барнс описывает неофициальную версию потопа устами (если их можно так назвать) личинки древоточца (передавая слово слепому червячку, писатель намекает, что и история слепа). Она с товарищами украдкой пробирается на палубу и закладывает Ноя и компанию будучи обиженной. Деление «на чистых и нечистых» многие виды животных обрекло на смерть, то есть сама вражда, попала на ковчег первой, и нечего удивляться, что мирно мы жить не можем. На спасительный борт взяли только избранных, иначе говоря, пригодных в пищу или просто полезных животных. Многих из них съели по дороге, так как путешествие длилось полтора года, а не 40 дней и 40 ночей, что, разумеется, невозможно. Люди верховодили судном лишь по той причине, что по характеру напоминали самого Бога: гнусные, вспыльчивые самодуры. Ной был избран лишь за богобоязненность, но в остальном он не отличался добродетелью, как и его семейство. Его сыновья и их жены безжалостно грабили мировое достояние, предаваясь блуду, гордыне и алчности. Таким образом, в потопе, устроенном своенравным Богом, выжили только пороки, вражда и неизбывный страх всего живого перед наместниками Бога на Земле.

После этого автор как бы подкрепляет версию личинки разрозненными, но убедительными рассказами, вырванными из контекста нашей истории. Перед нами материалы уголовного дела, где прихожане обвиняют личинок-правдолюбов в злонамеренной порче церковного имущества по научению дьявола. Реального уголовного дела, возбужденного в средние века. Он рассказывает о слабонервной девушке, которая сошла с ума от осознания того, к чему привела чернобыльская катастрофа, о самовлюбленном мужчине, который ради спасения поучаствовал в отборе на чистых и нечистых, об актере, который разочаровался в непорочности дикого народа и ничего не изменил в себе, как планировал и т.д. Все они пытаются укрыться на своем ковчеге, возвыситься и спастись, но все попытки заканчиваются одинаково комично, переплетаясь в абсурдные узлы, которые мы все единодушно принимаем за кружево, так как не видим полной картины, показанной автором как бы свысока. Закономерностей нет, смысла нет, его мы придаем происходящему сами, но всегда обижаемся, когда люди делают это по-другому.

Среди хаоса равнодушного и непричастного к человеку мира есть и тихие гавани. Автор говорит о том, что религия превратилась в службу сбора податей, а искусство не всем доступно и не всем понятно. Нам остается только любовь, которая не может считаться благом, но лишь она бережет человека от полного слияния с материальным миром, лишь она дает ему возвыситься над суетой.

«Новый историзм»: определение, происхождение понятия

Новый историзм – это традиционное и постмодернистское представление об истории. Оно заключается в том, что единую человеческую историю заменило понимание истории как самодостаточного процесса. Из этого следует, что реальны только фрагменты или события истории, но целостного исторического процесса нет. Для осознания настоящего момента роль истории сильно преувеличена и, на самом деле, невелика. Это всего лишь прошлое настоящего, и только.

Постмодернизм вступил в полемику с эпохой Просвещения, подвергая иронической критике культ рационального. На смену ему приходит– концепция, в рамках которой происходит отрицание всеобщего упорядочивания. Но постмодернизм не то, что бы протестует и не принимает, он лишь сомневается в том, что так оно и было. Эдакий агностицизм во всех сферах жизни.

Традиционное и постмодернистское представление об истории (понятие «альтернативной истории»)

Если предыдущие мыслительные парадигмы строились по принципу «древа познания», в них строго разграничивались направление эволюции, иерархия, структура, целостность, то постмодернистская парадигма выстроена в форме «ризомы (корневой системы многолетних растений, например, ириса). Ризома не имеет единого корня, это множество беспорядочно переплетенных побегов, которые развиваются во всех направлениях. Другими словами, это ползущий сорняк, который стелется по земле, переваливая через все препятствия, пробиваясь сквозь асфальт, приживаясь между камнями.

Поскольку история состоит из трещин, разломов, провалов и пустот человеческого бытия, историк должен двигаться интуитивно, как ризома по пересеченной местности, где нет никаких однозначных и абсолютных ориентиров. Следовательно, история в современном понимании- это не упорядоченное и систематизированное прошлое, не этапы прогрессивного развития, тщательно уложенные в таблицу, а некое подобие «Хазарского словаря» Павича, собранное по принципу «с бору по сосенке». У каждого летописца были свои причины, чтобы солгать, а на его ложь с треском наслаивается следующая, и уж этот слоеный пирог никого не сможет научить или образумить. Так дела обстоят и с другими сферами человеческого знания, поэтому не стоит безропотно доверяться авторитетам, всегда нужно иметь в запасе немного скепсиса.

В связи с появлением новой концепции возник и новый жанр. Если у Просвещения была робинзонада, то у постструктурализма — альтернативная история . Это «переходный жанр», находящийся на границе между историей и фантастикой. Он предполагает изменение хода истории в один из переломных моментов, который называется исторической развилкой. Не относится к истории, так как описывает вымышленные события, а к фантастике, потому что имеет твёрдое историческое обоснование и описывает реальные события без доли фантастики.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

1. Безбилетник

Бегемотов посадили в трюм вместе с носорогами, гиппопотамами и слонами. Это была хорошая идея — использовать их в качестве балласта, но можете себе представить, какая там стояла вонь. А убирать за ними было некому. Мужчины едва успевали кормить, а их надушенные женщины, от которых разило бы не меньше, чем от нас, не будь этих шлейфов искусственных ароматов, до подобной грязной работы не снисходили. Поэтому если кому и случалось убирать, так только нам самим. Каждые два-три месяца с помощью лебедки подымали тяжелую крышку кормового люка и запускали туда птиц-санитаров. Правда, первую волну смрада приходилось пережидать (даже крутить лебедку редко кто соглашался по доброй воле); затем несколько самых непривередливых птиц с минуту осторожно порхали вокруг люка, а потом уж ныряли внутрь. Не могу припомнить, как они все назывались — между прочим, одной из тех пар больше не существует, — но вы знаете, о ком речь. Вы ведь видели гиппопотамов с разинутой пастью и смышленых пташек, выклевывающих то, что застряло у них между зубами, словно помешанные на гигиене дантисты? Вообразите себе эту картину, но в увеличенном масштабе и на фоне навозных куч. Я не из брезгливых, но даже меня бросало в дрожь при виде того, как целой компании подслеповатых чудищ наводят красоту в выгребной яме.
На Ковчеге соблюдалась строгая дисциплина — об этом стоит сказать в первую очередь. Он не был похож на те пестрые деревянные игрушки, которыми вы забавлялись в детстве: все счастливые парочки довольно глазеют за борт из своих уютных чистеньких стойл. Не воображайте себе что-то вроде круиза по Средиземному морю, где мы от нечего делать поигрывали в рулетку да знай переодевались к обеду; фраки на Ковчеге носили только пингвины. Помните: это было долгое и опасное Путешествие — опасное, хотя кое-какие правила и установили заранее. Помните также, что у нас имелись представители всего животного мира: не посадите же вы гепарда на расстоянии прыжка от антилопы? Обеспечить известную безопасность было необходимо, и мы смирились с надежными замками, проверками стойл, ежевечерним комендантским часом. Но, как это ни грустно, были еще и наказания, и изоляторы. У кого-то из нашей верхушки появился пунктик, сбор информации; и некоторые пассажиры согласились работать осведомителями. Я должен с прискорбием сообщить, что временами доносы властям были вполне обычным явлением. Нет, наш Ковчег отнюдь не походил на заповедник; иногда он скорее напоминал плавучую тюрьму.
Конечно, я знаю, что те события описывают по-разному. У вашего вида имеется часто повторяемая версия, которая до сих пор привлекает даже скептиков; у животных есть ряд своих сентиментальных мифов. Но им-то ни к чему искать разоблачений, верно? Они-то ведь выглядят прямо героями, они ведь гордятся тем, что каждый из них может проследить свою генеалогию вплоть до самого Ковчега. Они были избранными, они все перенесли, они уцелели; для них довольно естественно сглаживать неловкости, демонстрировать удобную забывчивость. Но меня в этом смысле ничто не сдерживает. Я не был избранным. Собственно говоря, вместе с несколькими другими видами я никак не мог очутиться в числе избранных. Я был, так сказать, безбилетником; я тоже уцелел; я ускользнул оттуда (покинуть корабль было не легче, чем попасть на него); и я преуспел в жизни. Я стою немного особняком от остальной звериной братии, где еще сохраняются ностальгические союзы: есть даже Клуб Морских Волков, объединяющий виды, которые ни разу не страдали от качки. Когда я вспоминаю наше Путешествие, я не чувствую себя обязанным никому; благодарность не застит Мне глаза. Моему отчету вы можете верить.
Думаю, вы уже догадались, что «Ковчег» был больше чем одним кораблем? Это название мы дали целой флотилии (ведь нельзя же рассчитывать втиснуть весь животный мир на единственное судно длиною в каких-нибудь триста локтей).
Случайные статьи

Вверх