Тема суда и законности в русской художественной литературе затрагивалась чрезвычайно часто с самого момента зарождения этой литературы и до настоящего времени. Писателей, на том или ином этапе своего творчества обращавшихся к теме суда и законности, кажется, невозможно сосчитать. Стоит вспомнить, что античная драматургия, ставшая в какой-то мере основой для всей последующей литературы, русской в том числе, была связана с этой темой чрезвычайно, как на уровне сюжета, так и на уровне формы. Суд, закон, судебное заседание для художественной литературы уже давным-давно стали чем-то близким, даже неотъемлемым, и порой провести грань между юридическим и художественным текстом бывает очень непросто. Так же трудно бывает понять взаимосвязь между этими типами текстов, определить, как одна и другая текстовые традиции влияют друг на друга. Однако в существовании этого влияния сомневаться не приходится. При этом на сегодняшний день фундаментальные труды, которые освещали бы в должной мере образ суда и законности, фактически отсутствуют. Исключениями стали книга И.Т. Голякова «Суд и законность в художественной литературе» и труд Ричарда Познера ‘Lawandliterature’. Первый, однако, слишком узко и предвзято освещает данную тему, а второй говорит, в основном, об англо-саксонской литературной традиции и делает упор на юридический и социальный аспекты, упуская при этом произведения таких авторов, как Достоевский и Толстой. Между тем, описание судебного заседания у этих авторов выполняет чрезвычайно важные, хоть и несколько разные функции. В частности, в романе Л.Н. Толстого «Воскресение» это описание является сюжето- и композиционно- и идейнообразующим.

М.М. Бахтин указывает на то, что наличие в эпиграфе романа евангельских цитат раскрывает основной идеологический тезис Толстого – противоестественность, невозможность любого суда человека над человеком . С невероятной красочностью Толстой описывает зал суда и ход судебного заседания, преследуя при этом одну главную цель – суд над судом , формальным, бесчеловечным и бездуховным, не имеющим права на существование . Основное противоречие уже заключено в основном сюжетном положении: присяжный Нехлюдов, призванный быть судьей над Масловой, сам является преступником – ее губителем. Один из главных приемов описания судебного заседания, подмеченный Бахтиным – действия членов суда, пафос которых никогда не совпадает с их переживаниями. Например, член суда, поднимающийся на судебное возвышение при общем вставании, на самом деле считает шаги и их количеством хочет обосновать свой сегодняшний вердикт.

Нарративная природа судебного заседания заключается, в первую очередь, в построении его на постоянных контрастах, на речах антагонистов – обвинения и защиты . И это еще одна причина, по которой Толстой с такими подробностями описывает внутреннее устройство зала суда. Здесь можно провести параллель с крестьянской избой, которая в своем сакральном смысле представляет собой модель мира. Зал суда, и тот, о котором говорит Толстой, и вообще устроен по принципу контраста. М.М. Бахтин говорит о том, что русская изба как модель мира с самого начала присутствовала в произведениях Толстого, но до «Воскресения» она была эпизодом, появлялась лишь в кругозоре героев иного социального мира или выдвигалась как второй член антитезы, художественного параллелизма. Тем интересней тот факт, что с детальной подробностью описывает в романе Толстой не крестьянскую избу (об устройстве которой, впрочем, должно было быть известно любому его читателю того времени), а зал суда, в котором слушается дело Масловой. Между двумя моделями можно провести вполне очевидные параллели. Даже черты исконного русского трехуровневого восприятия мира находят здесь отражение («Один конец ее был занят возвышением, к которому вели три ступеньки…», «С правой стороны на возвышении стояли в два ряда стулья…», «Задняя же часть вся занята была скамьями, которые, возвышаясь один ряд над другим, шли до задней стены») . По аналогии с устройством избы в правом, «красном» углу суда висят иконы, а северный угол, который в русской избе символизирует смерть, в описываемом зале суда отведен для решетки, за которой должны сидеть обвиняемые («С левой стороны, против конторки, был в глубине столик секретаря, а ближе к публике - точеная дубовая решетка и за нею еще не занятая скамья подсудимых»). Противопоставлены друг другу места для обвинения и защиты, судьи и зрители, подобное расположение известно античных времен. Именно эти противопоставления позволяют говорить о зале суда как о модели вселенной, но отличной от мира русской избы в главном – в отсутствии ощущения «своего». Семейность, домашний очаг, «свой» дом противоположны здесь дому «казенному». Подобное сравнение в пользу крестьянского семейного быта соответствует основной мысли романа, которую Бахтин называет социально-идеологической. Именно в нем заключено отношение Толстого к суду присяжных и суду в целом как к несправедливому и недолжному иметь место, а к крестьянскому укладу – как к единственно верному, т.е., в этом сравнении – фундаментальная мысль романа, сводящаяся к критике и неприятию автором существующего социального строя вообще.

Другое проявление темы суда в романе прослеживается на уровне композиции, которая во многом совпадает со структурой судебного заседания с участием присяжных. Так, судебное производство начинается со вступительных заявлений обвинителя и защитника, где обвинитель излагает существо предъявленного обвинения и предлагает порядок исследования представленных им доказательств . Толстой же начинает свой роман с краткого жизнеописания Катюши Масловой, довольно беспристрастного и отстраненного, используя в отношении героини юридическую лексику, все время называя ее «арестанткой» и «разбойницей». . В целом всю первую часть романа можно соотнести с основным ходом судебного заседания, в конце которого Масловой выносится приговор. Вторая часть, в которой по сюжету Нехлюдов хлопочет о помиловании для Масловой, можно соотнести с такой частью судопроизводства, как подача апелляции и требование повторного рассмотрения дела. Но приговор остается неизменным и в третьей части он вступает в силу.

Таким образом, мы можем говорить о том, что образ суда в романе «Воскресение» не просто занимает центральную позицию, но и служит основополагающей моделью построения текста, поведения героев и средством выражения авторской идеологии.

Литература

Бахтин М.М., Предисловие, 1930.

Голяков И.Т., Суд и законность в художественной литературе, Государственное издательство юридической литературы, М: 1959.

Особенности судебного следствия в суде с участием присяжных заседателей // Присяжные.рф, URL:http ://присяжные.рф/главное/производство (Дата обращения: 01.02.2014)

Почему русская изба является моделью вселенной? // Мир текстов Интернета – 03.03.2013 – URL: http://profitexter.ru/archives/3801 (Дата обращения: 07.02.2014)

Толстой Л.Н., Воскресение. Рассказы, Художественная литература, М: 1984.

Третьяков В., Право как литература - и наоборот, «НЛО» 2011, №112.

Ю.А. Коптелова

Ниже публикуем, с незначительными сокращениями, раздел книги Е.А. Маймина «Лев Толстой. Путь писателя», посвящённый роману «Воскресение». Разбор толстовского романа вырос и из кандидатской диссертации Маймина, и из его опыта “академического” издания романа, но также из лекций о Толстом, на протяжении многих лет читавшихся студентам.

Евгений Маймин о романе «Воскре­сение»

Е сть что-то знаменательное в том, что последний роман Толстого, «Воскресение», - роман, в котором Толстой осветил с новой точки зрения всю русскую действительность и всё общественное и государственное устройство России, - был также последним, как бы завершающим романом всей русской литературы ХIХ века. И дело тут не в одной хронологии («Воскресение» появилось в свет в самом конце декабря 1899 года). Своим последним романом Толстой, конечно, по-своему, ответил на общедемократические требования создания в России общественного романа. Романа, основанного на новых началах, с обращением к народной жизни и к герою из народа.

Демократическая мысль создала в пореформенную эпоху цельную и глубоко продуманную программу нового общественного романа. Эта программа в основе своей носила революционный характер и связана была с отрицанием старого, традиционного романа. Щедрин, один из поборников общественного романа, видит “ограниченность круга правды” старого романа в том, что он основывался на мотивах семейственности и любви, которые в изменившихся жизненных обстоятельствах, в предреволюционную эпоху, не то что исчезают вовсе, но изменяют своё содержание и значение и в известной мере отходят на зад­ний план. “Мне кажется, - пишет Щедрин в «Господах ташкентцах», - что роман утратил свою прежнюю почву с тех пор, как семейственность и всё, что принадлежит к ней, начинает изменять свой характер” .

Параллельно подготовительной “черновой” работе, которую осуществляла вся демократическая русская литература, Толстой после «Анны Карениной», после кризиса и разрыва со своим классом, тоже переживает период “подготовки”. В середине 70-х годов Н.Михайловский писал о Толстом: “Раз он уверен, что нация состоит из двух половин и что даже невинные, «непредосудительные» наслаждения одной из них клонятся к невыгоде другой, - что может мешать ему посвятить все свои громадные силы этой громадной теме? Трудно даже себе представить, чтобы какие-нибудь иные темы могли занимать писателя, носящего в душе такую страшную драму, какую носит в своей гр. Толстой” .

Та “громадная тема”, о которой говорит Михайловский, это как раз тема для общественного романа. С 70-х годов Толстому эта тема самая мучительная и кровно близкая. Но для художественного её решения, для создания на её основе романа Л.Толстой должен был пройти предварительный путь исследования. Всё должно было быть подвергнуто проверке, все проблемы нужно было решить заново, с новой, открывшейся Толстому точки зрения. Как мы знаем, Толстой этим и занимался.

Он занимался этой подготовительной работой - работой исследования - в трактате «Так что же нам делать?», в народных рассказах, в публицистических статьях. Он писал открытые письма, сказки, драмы и комедии и во всех этих произведениях старался пояснить читателю (и не меньше - самому себе) сущность современной ему жизни, её правду и её ложь. Он готовил почву для романа, где, отдавшись течению жизни - “надо, надо писать и воззвание и роман, то есть высказывать свои мысли, отдаваясь течению жизни” (ХIХ, 358), - он смог бы по-новому, с новых позиций всё осветить, исследовать в его цельности и во всех его реальных связях тот жизненный материал, в познании которого так нуждалось русское пореформенное общество. Таким романом и стало «Воскресение».

Сюжет для романа «Воскресение» Толстому дал его хороший знакомый, известный судебный деятель и литератор А.Ф. Кони. Дочь чухонца-вдовца, арендатора мызы в одной из финляндских губерний, Розалия, после смерти отца попадает на воспитание в богатый дом. Здесь на неё обращает внимание приехавший погостить родственник хозяйки дома, молодой человек старой дворянской фамилии, кончивший курс в одном из привилегированных учебных заведений. Он соблазняет девушку, а когда выясняется, что она должна родить, её с позором изгоняют из дома. Постепенно она опускается, становится проституткой, за совершённое ею преступление попадает на скамью подсудимых. Среди присяжных, призванных её судить, оказывается и её соблазнитель. Он узнаёт её, в нём просыпается совесть, он решает искупить свою вину, женившись на арестантке. О своём решении он и заявляет Кони, тогда прокурору Петербургского окружного суда.

Случай, рассказанный А.Ф. Кони, производит сильное впечатление на Толстого. “Ночью много думал по поводу его”,- признаётся он на другой день после того, как выслушал рассказ . Случай потрясает Толстого и по себе, и потому ещё, что отвечает его новым убеждениям о неправедной жизни господствующего сословия. Толстой уговаривает Кони написать на этот сюжет рассказ, ничего не добавляя и не выдумывая. Кони обещает, но за делами так и не исполняет просьбы Толстого. Через несколько месяцев, 12 апреля 1888 года, Толстой запрашивает через своего секретаря П.И. Бирюкова, не согласится ли тот уступить ему сюжет о проститутке Розалии: тема “очень хороша и нужна” . Получив согласие от Кони, Толстой вскоре приступает к работе над будущим романом, который поначалу он называет в своих письмах и дневниках “коневской повестью”.

“Коневская повесть” начата была Толстым в конце 1889 года. Завершает своё произведение, свой роман «Воскресение» Толстой в декабре 1899 года. Работа над романом продолжалась более десяти лет. За годы работы произведение не только увеличилось в своих размерах, но и претерпело важные изменения в основах своего замысла.

В первоначальных набросках “коневской повести” трудно ещё обнаружить будущее здание общественного романа. Повесть ещё невелика по размерам, она строится на строго локализованном сюжете, является нравственно-психологической по своему характеру. Общественные вопросы в начальных вариантах «Воскресения» не занимают сколько-нибудь значительного места. Подлинно общественным романом, социально-обличительньым по своему внутреннему пафосу, «Воскресение» становится лишь по мере всё более глубокого осмысления и художественной обработки материала, а также под непосредственным воздействием событий русской жизни 90-х годов. Толстой повторяет и выявляет путь русского общественного романа не только тогда, когда занимается “анализом” и “подготовкой”, не только в 70-е и 80-е годы, но и в процессе создания «Воскресения».

Осмысляя отношения Нехлюдова к Катюше Масловой, Толстой всё большее внимание начинает уделять проблеме не личных только, но прежде всего сословных, классовых связей и противоречий. Раздумывая над проблемой преступления и причинах преступности, Толстой включает в сферу художественного исследования всё новые персонажи, не имеющие прямого отношения к частной судьбе Масловой, но зато хорошо объясняющие социальную суть проблемы. В связи с голодом, постигшим в 1891–1892 годах большую часть губерний России, Толстой ощущает настоятельную необходимость скорейшего, безотлагательного решения проблемы земельной собственности - и в тексте романа появляется ещё новый, соответствующий материал. Нехлюдов в одной из черновых редакций романа пишет сочинение, посвящённое вопросу о земле. Извозчик, который везёт Нехлюдова на обед к невесте, говорит ему об отсутствии земли у крестьян как основной причине голода и бегства крестьян из деревни. Появляются в романе очень важные главы о деревенской жизни.

В процессе работы Толстого над текстом «Воскресения» текст романа включает в себя не только фабульно необходимое, но больше всего и прежде всего жизненно необходимое, общественно-злободневное. Рядом с Масловой и Нехлюдовым, судейскими и арестантами, наряду с крестьянами, в романе начинают действовать губернаторы и сановники, имеющие неограниченную власть над людьми, и революционеры, борющиеся с властью; в романе появляются картины роскошной жизни правящего сословия и страшные сцены этапа и каторги. Толстой не просто расширяет сюжетные границы произведения, но и постепенно, изнутри вырабатывает художественную форму, наиболее соответствующую социальному характеру изменяющегося замысла; вырабатывает форму такого общественного романа, который свободно и естественно допускает включение самого разнообразного жизненного, социального материала. Интересно, что при этом роман Толстого по своей композиции всё более начинает походить на тип общественного романа, о котором писал Щедрин: “...Драма начиналась среди уютной обстановки семейства, а кончилась Бог знает где, началась поцелуями двух любящих сердец, а кончилась... Сибирью...”

«Воскресение» было для Толстого и романом, и “воззванием”, и “совокупным-многим-письмом”, в котором он вёл со всею страстью потрясённого неправдой жизни человека, писателя, мыслителя разговор о самом главном, о самом важном. Разговор с современником и, не менее того, с читателем будущих времён. “Завещанием уходящего столетия новому” назвал «Воскресение» А.Блок .

Как и в своих более ранних романах и повестях, Толстой и в «Воскресении» был более всего озабочен изображением правды жизни. Но иная уже была жизнь - и иной характер приобрело его произведение. Жизнь, которую Толстой изображал в «Воскресении», вся во лжи и кричащих несоответствиях, это жизнь кризисная по своей сути и очень неспокойная. Очень неспокоен и голос автора «Воскресения». Он не повествует, не рассказывает, он точно ведёт дознание.

В повести «Смерть Ивана Ильича» есть сильная сцена, в которой герой, судейский, думает о своём месте службы, и вдруг ему чудится и слышится, что идёт иной, высший суд, над ним суд, над всей его жизнью: “Суд идёт, идёт суд!” Вся повесть Толстого об Иване Ильиче была таким не чиновным, а высшим судом над человеческим существованием, в котором всё было ширмы и ложь и не было ничего здорового и духовного. В «Воскресении» автор тот же, что и в повести «Смерть Ивана Ильиче». С тем же потрясённым чувством, с тем же предельно обострённым сознанием, с той же мукой от лжи и потребностью правды. Это автор, который сказал о себе: “…хочу страдать, хочу кричать истину, которая жжёт меня” (ХIХ, 492, запись в дневнике 22 декабря 1893 г.). «Воскресение» - тоже суд, но это суд не над одной, не над несколькими человеческими жизнями, а над всем общественным устройством России.

С самого начала романа мы слышим голос судьи: “Как ни старались люди, - так начинается роман «Воскресение», - собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать землю, на которой они жались, ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углём и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц,- весна была весною даже и в городе...”

Это вступление как заставка, как ключ ко всему, что будет дальше. В нём задана интонация повествования. В нём, как глубокая музыкальная тема, слышится: “Суд идёт, идёт суд!”

Но чьим именем, во имя какой большой правды решается судить Толстой? Люди, великое множество людей собираются в одно место, строят город, укладывают мостовые, воздвигают фабрики и заводы - всё это, по Толстому, значит: “изуродовать ту землю, на которой они жались”, забивать “камнями землю, чтобы ничего не росло на ней...”. Земля существует для того, чтобы её возделывать: пахать, боронить, засевать, собирать с неё плоды, разводить на ней скот. Всё, что не соответствует этому, что мешает,- есть зло. Кто может так думать? Мужик, крестьянин, именем которого и судит Толстой.

Начало суда, пафос суда лежит в основе всей композиции романа. Он делает его напряжённо-страстным, патетическим и вместе с тем целеустремлённым. Он точно сжимает повествование, цементирует роман, делает его произведением единого дыхания, одного порыва.

Со сцены суда начинается собственно повествование. <…> Героиня романа Катюша Маслова попадает на скамью подсудимых, потому что её обвиняют в отравлении купца. Среди тех, кто её судит, находится Нехлюдов, совративший её. То, что Нехлюдов судит Маслову, очевидно несправедливо. Несправедливо независимо от того, виновата Маслова в том, в чем её обвиняют. Нехлюдов в любом случае не имеет права судить, ибо он-то виноват перед Масловой, он прямой и безусловный преступник.

Толстой не ограничивается указанием на единичную вину. Следствие, которое он ведёт, не формальное и не поверхностное, а глубинное. Не имеет права судить не один Нехлюдов, но все судьи. Ибо все они преступники - преступники и в прямом смысле, и по своей принадлежности к преступному правящему сословию.

Председатель суда, который решает дело Масловой, “был женат, но вёл очень распущенную жизнь, так же как и его жена”. Обвинитель Масловой - человек “в высшей степени самоуверенный”, “довольный собой” и вследствие этого “глупый чрезвычайно”. Он “твёрдо решил сделать карьеру и потому считал необходимым добиваться обвинения по всем делам, по которым он будет обвинять” .

Толстой с самого начала романа демонстрирует вопиющее несоответствие, вопиющую ложь жизни: преступники судят свои жертвы! При этом жертвой преступлений - частных и общих, преступлений отдельных представителей господствующего класса и всего класса в целом, - оказывается не одна Маслова. Вслед за ней, на другой день после окончания процесса над Масловой, скамью подсудимых занимает фабричный мальчик “в сером халате и с серым бескровным лицом”, похитивший из сарая никому не нужные половики ценой З рубля 67 копеек, а прежде изгнанный из деревни отсутствием земли, которая находится в руках богатых - Нехлюдова и ему подобных. “Такое же опасное существо, как вчерашняя преступница, - думал Нехлюдов, слушая всё, что происходило перед ним. - Они опасные, а мы не опасные?..” <…>

Повествование в «Воскресении» развивается по принципу расширяющихся кругов, по принципу расширения круга ответственности. Следствие ведётся с углублением в самую суть вещей. Во второй части романа Нехлюдов, перед тем как отправиться вслед за Масловой в Сибирь, едет в деревню устроить свои дела с крестьянами. Изображению крестьянской жизни посвящены первые девять глав второй части романа. Поразительная, потрясающая сознание и чувство бедность и нищета крестьян - вот лейтмотив этих глав.

Нехлюдов видит в деревне “старуху, нёсшую на сгорбленной спине грязной суровой рубахи тяжёлые полные вёдра”, мужиков, “босых, в измазанных навозной жижей портках и рубахах”, худого старика, “тоже босиком, в полосатых портках и длинной грязной рубахе, с выдающимися на спине худыми кострецами”, видит худую женщину с “бескровным ребёночком в скуфеечке из лоскутиков”. Нехлюдов видит всё это и сознаёт, что “народ вымирает, привык к своему вымиранию, среди него образовались приёмы жизни, свойственные вымиранию,- умирание детей, сверхсильная работа женщин, недостаток пищи для всех, особенно для стариков”.

Картины деревенской нищеты, показанные Толстым, глубочайшим образом связаны с основным сюжетом романа, построенном на вине Нехлюдова перед Масловой. Осознание одной вины с неизбежностью влечёт за собой осознание другой, ещё более страшной. Нравственное прозрение Нехлюдова заставило его в новом свете увидеть и мир, и самого себя. Была ли случайной его вина перед Масловой? Почему он позволил себе этот грех по отношению именно к ней, полувоспитаннице-полуслужанке? Почему по отношению к таким, как она, многие люди, ему подобные, грешат и не видят в этом греха? Работа потрясённого сознания, работа совести ведёт героя всё дальше и всё глубже. Проснувшаяся совесть не даёт ему остановиться на полдороге. Он думает не только о своём отношении к Масловой, но и о своём отношении к народу. Пребывание в деревне, потрясшие его деревенские картины окончательно утвердили Нехлюдова в сознании большой своей вины перед трудовым народом, в сознании не просто греховности, но и преступности всей своей жизни. И не только своей - жизни всего своего сословия. <…>

Нравственно и социально обличительный пафос Толстого выявляется как в особенном сцеплении идей романа, так и в его своеобразной стилистике. Новый взгляд Толстого на жизнь и на людей не только прямо высказывается в романе, но он просвечивает в слове, в художественной, словесной ткани произведения.

Когда Б.М. Эйхенбаум писал, что Толстой отказывается в поздний период от метода “диалектики души”, он, видимо, имел в виду прежде всего «Воскресение».

И он был прав. В «Воскресении» Толстой действительно обходится без углублённого психологического анализа, когда он показывает персонажей из правящего сословия. По отношению к этим персонажам такой углублённый анализ душевного состояния кажется ему лишним, не отвечающим существу дела. Интерес к индивидуально-неповторимому заменяется у него в этом случае интересом к общему, социально-типологическому. У Толстого это имеет глубокие корни, это идёт у него от его нового взгляда на вещи.

5 ноября 1895 года Толстой записал в дневнике: “Сейчас ходил гулять и ясно понял, отчего у меня не идёт «Воскресение». Ложно начато... я понял, что надо начинать с жизни крестьян, что они предмет, они положительное, а то тень, то отрицательное” (ХХ, 40). В изображении представителей господствующего класса “теневая” характеристика приходит теперь на смену психологической и индивидуальной. Когда речь идёт о социальной вине и преступлении, всякие индивидуальные свойства - даже личные достоинства - как бы отходят на задний план. <…>

Что конкретно означает “предметное” и “теневое” изображение персонажа у Толстого? Предметное - это изображение человека через его личные, индивидуальные, неповторимые признаки. Прежде Толстой изображал так всех своих героев. Теперь, в «Воскресении», он изображает так только тех своих героев, в которых признаёт здоровое и нравственное социальное начало: Катюшу Маслову, арестантов - бывших крестьян, мужиков из нехлюдовской деревни, всех представителей трудового народа. У Катюши Масловой “колечки вьющихся волос”, “глянцевито-блестящие глаза”, “чёрные, как мокрая смородина, глаза”, “стройная фигура”, “белое платье со складочками”. Это признаки характерные, особенные, признаки сугубо человеческие, личные. То же самое мы находим и в обрисовке Толстым других персонажей, близких к Масловой по социальному положению. <…>

Предметному изображению у Толстого противостоит теневое: изображение персонажа по тем признакам, которые характеризуют персонаж не столько индивидуально, сколько сословно. При этом персонаж выступает в теневом отражённом освещении: не сам по себе, а в своей соотнесённости с “предметом”, с народом, с точки зрения народа.

Именно так изображается Нехлюдов, особенно в начале романа. Так изображаются Толстым все другие персонажи, принадлежащие к нехлюдовскому сословию. Знакомя читателей с ними, рисуя их портрет, Толстой выделяет, нарочито подчёркивает прежде всего их сословные приметы. Очень часто они характеризуются такими словами как “гладкий”, “толстый”, “чистый”, “белый”, “упитанный” и т.д. Характеристика достаточно однообразная - но зато совсем в духе народной, крестьянской психологии.

Отчего Нехлюдов “чистый”, “выхоленный”? Оттого, что он человек обеспеченный, праздный, у него есть и время, и средства, чтобы холить себя, в его распоряжении есть люди, которые за деньги, собираемые им с голодных мужиков, обмывают, обстирывают его. Почему “сытое тело” у Масленникова, “глянцевитое, налитое лицо” у Шенбока, “жирная шея” и “упитанная фигура” у Корчагина? Потому что они живут в довольстве, не трудятся с утра до ночи и всегда в большом количестве потребляют питательную и сладкую пищу. <…>

Не отличаясь щедростью в изображении внешних черт корчагиных, масленниковых и им подобных - особенно тех внешних черт, которые выражают человечески неповторимое, Толстой необыкновенно подробно, выписывая каждую мелочь, говорит о вещах, которые имеют к ним отношение. И это также вызвано обличительным авторским заданием.

Оказывается, что ничтожная сама по себе вещица, какой-нибудь предмет обстановки в большей степени выявляет сущность представителя имущего сословия, нежели любая самая живописная чисто портретная деталь. Потому в большей степени, что эти люди для Толстого - “тень”, “отрицательное”. Их человеческая и общественная значимость, то, чего они стоят на деле, определяется их отношением к рабочему миру, к “предмету”, к “положительному”. Естественно в таком случае, что идейное значение, а вместе с тем и сила художественной выразительности вещей - этих особенно наглядных знаков социальной зависимости людей друг от друга, многократно возрастает.

Нехлюдов носит “чисто выглаженное бельё”, “как зеркало вычищенные ботинки”, паркет в столовой, где он завтракает, натёрт до блеска. Но кто гладит, чистит, приготавливает, натирает? Только не Нехлюдов. <…>

Вспомним, что и в «Войне и мире», и в «Анне Карениной» изображение вещей, предметов обихода людей, принадлежащих к имущим классам, для Толстого отнюдь не служило средством обличения. Красноречивая иллюстрация к этому - описание внешности Кити Щербацкой на балу: “Несмотря на то, что туалет, причёска и все приготовления к балу стоили Кити больших трудов и соображений, она теперь, в своём сложном тюлевом платье на розовом чехле вступала на бал так свободно и просто, как будто все эти розетки, кружева, все подробности туалета не стоили ей и её домашним ни минуты внимания…”
Здесь трудно обнаружить даже намёк на какое бы то ни было осуждение: автору всё нравится, всё ему близко и мило. Тот же автор, Толстой, с гневом говорит о дорогих принадлежностях туалета не только Нехлюдова, но и его невесты Мисси Корчагиной. Автор тот же, но изменились времена. То, что может вызвать умиление у Толстого в 50-е и даже в 60-е и 70-е годы, у Толстого, порвавшего со своим классом, усвоившего взгляд на вещи крестьянина, способно вызвать только прямое отрицание и гнев.

<…> Разумеется, “теневой” принцип изображения персонажей в «Воскресении» приводит к некоторому упрощению, к элементам схематизма. Но, читая роман, мы этого схематизма не замечаем. Схема, если она и есть, не разрушает художественного впечатления, а в известном смысле даже усиливает его. Всё оправдывается нравственным максимализмом, порождённым не индивидуальным только, не исключительно толстовским, но и общественным сознанием.

Роман «Воскресение» писался Толстым в преддверии революции. Отсюда все его главные особенности. Предреволюционные эпохи всегда характеризуются всеобщим интересом к самым простым истинам и стремлением выразить их в самой резкой форме. Когда назревает в обществе революционная ситуация, этот процесс выявляется, между прочим, и в том, что писатели революционного и демократического направления становятся безразличными к оттенкам и тонкостям, а иногда и сознательно отталкиваются от них: они кажутся им не просто ненужными, но и нравственно неловкими, стыдными. В литературе наблюдается стремление к предельной ясности: ясности до крайней черты, до признания возможности схемы. Схема в такие эпохи не кажется уже противопоказанной искусству. Когда общественная совесть неспокойна, когда происходит бунт совести, она приобретает черты истинности и живой жизни.

Примечания

Салтыков–Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1970. Т. 10. С. 32–33.

Толстой Л. Юб. Т. 30. С. 88–89.

См.: Кони А.Ф. На жизненном пути. СПб., 1913. Ч. 2. С. 31.

Бирюков Б.И. Биография Льва Николаевича Толстого. М., 1922. Т. 3. С. 87.

Блок А. Записные книжки. 1901–1920. М., 1965. С. 114 (запись от сентября 1908 г.).

Толстой Л.Н . Юб. Т. 33. С. 59.

«ВОСКРЕСЕНИЕ»

Выражением страстного протеста против коренных устоев самодержавного строя явился роман Толстого «Воскресение». Начатый еще в 1889 году, он писался очень медленно, с большими остановками, и лишь начиная с 1898 года работа над ним пошла очень интенсивно. Толстой решил, в виде исключения, продать роман, с тем чтобы вырученный гонорар употребить на помощь сектантам-духоборам, переселявшимся в Канаду вследствие преследования их русским правительством вкупе с церковными властями. Обличительная сила романа была настолько велика, что текст его, печатавшийся в журнале «Нива» за 1899 год и затем выпущенный отдельным изданием в 1900 году в Петербурге, появился с огромным количеством цензурных изменений и изъятий. Бесцензурное издание романа могло быть напечатано лишь за границей, в Англии, где его параллельно с русским изданием печатал В. Г. Чертков.

Выход в свет «Воскресения» был основным поводом к отлучению Толстого синодом в 1901 году от церкви.

В основу сюжета «Воскресения» лег следующий случай, рассказанный Толстому А. Ф. Кони, гостившим в июне 1887 года в Ясной Поляне. В бытность Кони прокурором петербургского окружного суда к нему явился молодой человек из аристократических слоев общества с жалобой на то, что товарищ прокурора, в ведении которого находились тюрьмы, отказал ему в передаче письма арестантке Розалии Они, требуя предварительного его прочтения. В ответ на указание Кони, что товарищ прокурора поступил руководствуясь тюремным уставом и потому правильно, жалобщик предложил самому

Кони прочесть письмо и затем распорядиться передать его Розалии. Из слов посетителя и из позднейшего рассказа смотрительницы женского отделения тюрьмы Кони о Розалии узнал следующее. Она была дочерью вдовца чухонца, арендатора мызы в одной из финляндских губерний. Будучи тяжело болен и узнав от врачей о близости смерти, отец Розалии обратился к владелице мызы, богатой петербургской даме, с просьбой позаботиться о дочери после его смерти. Дама обещала это сделать и, когда отец умер, взяла Розалию к себе в дом. Сначала девочку всячески баловали, но затем остыли к ней и сдали ее в девичью, где она воспитывалась до шестнадцатилетнего возраста, когда на нее обратил внимание родственник хозяйки, только что окончивший курс в одном из высших привилегированных учебных заведений, тот самый, который позже явился к Кони. Гостя у своей родственницы на даче, он соблазнил девушку, и, когда она забеременела, хозяйка с возмущением выгнала ее из дома. Розалия, брошенная своим соблазнителем, родила; ребенка своего она поместила в воспитательный дом, а сама превратилась мало-помалу в проститутку самого низкого разбора. Однажды в притоне около Сенной она украла у пьяного «гостя» сто рублей, спрятанных затем хозяйкой притона. Отданная под суд с участием присяжных, Розалия была приговорена к четырем месяцам тюрьмы. В числе присяжных, судивших Розалию, случайно оказался и ее соблазнитель, который после своей истории с несчастной девушкой, побывав на родине, в провинции, жил в Петербурге жизнью людей своего круга. На суде он узнал Розалию; встреча с ней в обстановке суда произвела на него сильное впечатление, глубоко потревожив его совесть, и он решил жениться на ней. Об этом решении он и сообщил Кони при своем визите к нему, прося его ускорить венчание с Розалией. Несмотря на то что Кони отговаривал своего собеседника от поспешной женитьбы на Розалии, советуя ему предварительно ближе присмотреться к ней, чтобы лучше узнать ее, он твердо стоял на своем. Наступивший вслед за тем пост сам собой отдалил венчание. Соблазнитель Розалии довольно часто виделся с ней в тюрьме и возил ей все нужное для приданого. В первое же свидание с ним Розалия объяснила ему, что вызвана к нему из карцера, куда она была посажена за то, что бранилась в камере самыми площадными словами. В конце поста Розалия заболела сыпным тифом и умерла. О дальнейшей судьбе ее жениха после этого у Кони не было точных сведений.

Рассказ Кони очень взволновал Толстого, напомнив ему отношение его к горничной Гаше, рассказанное Бирюкову. Первоначально решено было, что история Розалии Они будет изложена самим Кони в виде рассказа, который предположено было напечатать в издательстве «Посредник», но Кони медлил с выполнением своего обещания написать рассказ и, по просьбе Толстого, уступил ему сюжет истории Розалии.

«Коневская повесть», как первоначально называл свой будущий роман Толстой, задумана была, как и «Анна Каренина», в плане только морально-психологическом и должна была ответить на вопрос о нравственной ответственности мужчины-соблазнителя перед жертвой его плотской необузданности. Вначале даже сцену суда Толстой, видимо, не предполагал рисовать в обличительных тонах, судя по тому, что только через полгода после начала работы над повестью он записал в дневнике: «Обдумал на работе то, что надо Коневскую начать с сессии суда, и на другой день еще прибавил то, что надо тут же высказать всю бессмыслицу суда»1.

Но, написав после этого несколько страниц нового начала, в котором дана только характеристика Нехлюдова и о заседании суда еще ничего не сказано, Толстой на несколько лет почти совсем приостановил свою работу над повестью, теперь уже озаглавленной «Воскресение». В начале 1891 года он задумал писать роман, который соединил бы в себе большую часть пока еще не осуществленных им замыслов, в том числе и замысел «Воскресения». Этот роман должен был быть освещен «теперешним взглядом на вещи».

В течение четырех лет после этого Толстой не возвращался к тому, что им прежде было начато, а когда вернулся весной 1895 года, то его потянуло прежде всего к работе над «Воскресением». Начиная несколько раз повесть по-новому и комбинируя новые варианты с прежними заготовками, Толстой к середине 1895 года закончил повесть начерно. По крайней мере ему казалось, что «подмалевка Коневской кончена». Эта первая редакция «Воскресения», однако, еще очень далека от того, что представляет собой окончательный текст романа. Она и по объему намного меньше окончательного текста. В ней присутствуют почти исключительно эпизоды, лишь непосредственно связанные с отношениями Нехлюдова и Катюши Масловой. Обличение общественного строя России дано лишь в сцене судебного заседания и в эпизоде поездки Нехлюдова в его имение для отдачи земли крестьянам по проекту Генри Джорджа, но сделано это с гораздо меньшей остротой, чем в окончательной редакции романа. Эпизоды, связанные с фигурами политических ссыльных, совершенно пока отсутствуют, как отсутствует и эпизод богослужения в тюремной церкви и многочисленные эпизоды, введенные позднее в роман в связи с хлопотами Нехлюдова о кассации дела Масловой, так как здесь Нехлюдов об этом не хлопочет: он женится на осужденной в ссылку Катюше, отправляется с нею в Сибирь, а затем они вдвоем бегут за границу и поселяются в Лондоне.

Через два с половиной года, в 1898 году, Толстой взялся очень энергично за переработку повести, как мы знаем уже, в связи с решением вырученный за нее гонорар пожертвовать в пользу переселявшихся в Канаду духоборов. В процессе этой переработки в многочисленных рукописях и корректурах она превратилась в большой злободневный роман, характеризующийся широкой политической и социальной тематикой, показавший обнищавшее крестьянство, тюремные этапы, мир уголовных, русское сектантство, сибирскую ссылку и ее жертв — революционеров, содержащий в себе обличение суда, церкви, администрации, аристократической верхушки русского общества и всего государственного и общественного строя царской России. Психологически малоправдоподобный эпилог романа, в котором дело кончалось женитьбой Нехлюдова на Катюше, был заменен гораздо более реалистичным, показавшим действительное нравственное воскресение Катюши, соединившей свою судьбу со ссыльным-революционером. От одной редакции к другой повышались художественное качество романа, сила и убедительность психологического анализа. Черты натурализма, порой проскальзывавшие в черновых редакциях, в окончательном тексте были устранены. Толстой обнаружил в «Воскресении», говоря словами Ленина, «самый трезвый реализм».

Не приходится сомневаться в том, что разительное увеличение обличительных элементов в романе в пору подготовки его к печати обусловливалось энергичной реакцией Толстого на религиозные преследования сектантов со стороны русского правительства и официальной церкви. Эти преследования заставили его еще острее и напряженнее, чем было до этого, почувствовать и осознать уродство всей системы самодержавного строя, при котором гонения на инаковерующих представлялись ему лишь частным явлением в общем порядке вещей.

Обличительный пафос «Воскресения», все более и более нараставший, по мере того как роман подвигался к концу, объясняется и тем, что наиболее интенсивная работа Толстого над ним падает на вторую половину 90-х годов, когда в России явственно обнаружилось нарастание революционного движения, захватившего не только рабочий класс, но и крестьянство. Живя и творя в атмосфере революционного подъема, Толстой не мог не испытать по-своему его воздействия и не мог не отразить этого воздействия в своем злободневном романе.

Раздвигая постепенно рамки романа, Толстой превратил его в широкое полотно, захватившее многообразные животрепещущие вопросы современной автору русской жизни. Вся история отношений Нехлюдова к Катюше Масловой и судьба Катюши после ее падения и судебного обвинения в процессе длительной работы над романом рассматривалась уже не как случайный, изолированный от окружающей общественной жизни факт, а как следствие порочной системы, характерной для всей политической и моральной обстановки самодержавной России.

История мировой литературы не знает другого произведения, в котором с такой взволнованностью, с таким высоким этическим пафосом и в такой широте были бы показаны зло и вопиющая ненормальность самодержавно-полицейского государственного уклада, как это сделано в «Воскресении». Все, что до тех пор писал Толстой как проповедник-обличитель, все, против чего он выступал как моралист и публицист, нашло в «Воскресении» свое наиболее художественное выражение. Ни одно из предшествующих художественных созданий Толстого не было проникнуто таким страстным протестом против современной ему капиталистической действительности, как «Воскресение».

«Стремление смести до основания и казенную церковь, и помещиков, и помещичье правительство, уничтожить все старые формы и распорядки землевладения, расчистить землю, создать на место полицейски-классового государства общежитие свободных и равноправных мелких крестьян»2 — такое стремление, характеризующее позицию русского крестьянства в революционном движении, Ленин считал в очень большой степени соответствующим идейному содержанию писаний Толстого, и нужно сказать, что идейное содержание «Воскресения» особенно наглядно подкрепляет эту мысль Ленина.

В «Воскресении», больше чем во всех других своих художественных произведениях, Толстой подошел к критике современного ему общественного строя с позиций многомиллионной крестьянской массы. Почти в самом начале работы над романом, говоря в дневнике о необходимости начать роман с жизни крестьян, а не бар, он пишет: «они (т. е. крестьяне. — Н. Г. ) — предмет, положительное, а то — тень, то — отрицательное».

Толстой вывел в романе людей из самых разнообразных социальных слоев: тут и дворянская верхушка русского общества, и столичная бюрократия, и духовенство, и сектантство, и английские миссионеры, и крестьянская масса, и купечество, и военная среда, и мастеровые, рабочие, адвокаты, судейские чиновники, тюремное начальство. Тут широко показан уголовный люд, темный, забитый, в большинстве случаев невинно страдающий в ужасающих условиях царского тюремного режима и им же развращаемый; тут выведена и группа революционеров, в большей своей части изображенная Толстым с явной симпатией к ним и с сочувствием к их борьбе с самодержавным произволом и насилием.

Нужно сказать, впрочем, что Толстой симпатизирует лишь революционерам-народникам, выходцам из интеллигентной и крестьянской среды, в той или иной степени близким ему по своим идеалистическим взглядам, революционерам, политическая деятельность которых направляется в значительной степени отвлеченными моральными побуждениями. Таковы в романе Марья Павловна, Симонсон, Крыльцов, Набатов. Единственный фигурирующий в «Воскресении» революционер из рабочих — Маркел Кондратьев, с большим прилежанием изучающий первый том «Капитала» Маркса, изображен Толстым снисходительно-иронически, как человек недалекий, лишенный духовной самостоятельности. Отрицательное отношение к революционерам-марксистам обнаруживает Толстой и в рассказе «Божеское и человеческое», писавшемся в 1903—1905 годах.

Место действия «Воскресения» — обе столицы, нищая, разоренная деревня, помещичья усадьба, тюрьма, тюремная больница, пересыльные этапы, судебные учреждения, аристократические гостиные, кабинеты сановников и адвокатов, церковь, ложа театра, трактир, полицейский участок, вагон третьего класса, покойницкая и т. д.

Завязка «Воскресения» — преступление Нехлюдова по отношению к Катюше Масловой — обусловливает собой введение в роман всех прочих эпизодов, которые тесно связаны с этим основным, определяющим все другие, эпизодом. Отсюда — органическое единство сюжетной линии «Воскресения» в отличие от того, что мы имеем в «Войне и мире» и «Анне Карениной», построенных по принципу параллелизма и переплетения в значительной мере самостоятельных сюжетов. Отсюда также большая, чем там, динамичность и напряженность фабулы. Толстой здесь меньше, чем в «Войне и мире» и «Анне Карениной», прибегает к детальному психологическому анализу, к тому, что Чернышевский называл «диалектикой души». Зато здесь больше, чем там, таких персонажей, которые резко и смело зарисованы иногда двумя-тремя очень выразительными штрихами.

Портретная галерея «Воскресения» исключительно богата. Толстой как бы стремится захватить возможно больше лиц, фактов, событий и происшествий, используя все это для наиболее полной и убедительной иллюстрации основной идеи романа. При этом он очень часто прибегает здесь к приему контрастных сопоставлений: отправление измученной Масловой, жертвы животной страсти Нехлюдова, из тюрьмы в суд и пробуждение в богатой квартире избалованного жизнью Нехлюдова, думающего о том, что он должен жениться на дочери богатого и знатного Корчагина; судебное заседание, окончившееся приговором к каторжным работам для Масловой, и изысканный обед у Корчагиных, на котором присутствует Нехлюдов после суда над Катюшей; надругательство над душой Катюши, над ее святая святых, и бездушный ритуал церковной службы; шествие арестантов по городу и встреча их с коляской богача; вагон с решетками, за которыми сидят арестанты, и тут же поблизости вокзальный зал, уставленный бутылками, вазами, канделябрами; те же арестанты и замученные, забитые рабочие, а рядом с ними праздное, сытое и самодовольное семейство Корчагиных; ужасы тюремной обстановки в Сибири, и на фоне их — изобилие, довольство и семейная идиллия в доме начальника края и т. д.

В «Воскресении» сильнее, чем в предшествующих художественных произведениях Толстого, обнаруживаются авторское вмешательство, субъективная авторская оценка действующих в романе персонажей и их поступков и различных, особенно отрицательных, явлений окружающей жизни. Для того чтобы соблюсти художественную меру, Толстой свои собственные мысли приписывает Нехлюдову.

Моралистическая тенденция сводится в романе к проповеди нравственного самосовершенствования как единственного средства борьбы со злом. После того как у Нехлюдова при встрече его с Катюшей в зале суда громко заговорила дремавшая до тех пор совесть, у него открылись глаза на все вообще зло окружающей его действительности; он понял, что его преступление и судьба Катюши — неразрывное звено в цепи тех кричащих изъянов, которыми переполнена вся жизнь людей. Но Нехлюдов не вступает с ними в активную борьбу. Вместо активной деятельности, направленной к политическому и социальному переустройству жизни своей страны, он замыкается в рамки исключительно внутренней работы личного самосовершенствования и филантропической деятельности.

Он приходит к убеждению, что достаточно людям исполнять евангельские заповеди всепрощения, любви, плотского воздержания, чтобы люди достигли наибольшего доступного им блага на земле. Все дело жизни для «воскресшего» Нехлюдова определяется евангельским наставлением: «Ищите царства божия и правды его, а остальное приложится вам». «Воскресение» Катюши Масловой, происшедшее главным образом вследствие ее сближения с революционерами, совершается если не в религиозном, то все же только в личном нравственном плане. Да и те, выведенные в романе, революционеры, которым особенно симпатизирует Толстой, в своей политической борьбе стремятся, как сказано выше, к осуществлению прежде всего высокого нравственного идеала. Толстой по всему складу своего мировоззрения не сделал и не мог сделать тех выводов из своих посылок, которые неизбежно сами собой из них вытекали.

Желание создать роман «широкий, свободный, вроде «Анны Карениной», о чем Толстой писал в цитированных выше строках письма к Русанову, роман, в который вошло бы все, что казалось Толстому понятым им «с новой, необычной и полезной людям стороны», — осуществлено было созданием «Воскресения», объединившего, как хотел Толстой, его разрозненные художественные замыслы. Но оставался еще один замысел, очень притягивавший к себе Толстого уже с 70-х годов, — замысел романа из жизни крестьян-переселенцев, «русских Робинзонов», на новых местах строящих новую жизнь. И вот Толстой, пытавшийся раньше связать эту тему то с «Декабристами», то с романом из эпохи Петра I, решает теперь связать ее с «Воскресением», развив ее в задуманном втором томе романа. Уже через полгода после его напечатания он делает запись в дневнике: «Ужасно хочется писать художественное, и не драматическое, а эпическое продолжение «Воскресения»: крестьянская жизнь Нехлюдова»3. Через несколько лет, в 1905 году, Толстой в дневниковой записи более определенно раскрывает свой замысел: «Был в Пирогове... Дорогой увидал дугу новую, связанную лыком, и вспомнил сюжет Робинзона — сельского общества переселяющегося. И захотелось написать 2-ю часть Нехлюдова. Его работа, усталость, просыпающееся барство, соблазн женский, падение, ошибка, и все на фоне робинзоновской общины»4. К осуществлению этого замысла Толстой так и не приступил. Но в высшей степени показательна та длительность вживания в тему, которая свидетельствует об огромной душевной работе, сопровождавшей художественное творчество Толстого и всецело направленной на то, чтобы разрешить большие идейные проблемы, его волновавшие.

Примечания

1 Дневниковые записи, относящиеся к истории писания «Воскресения», см. в 33-м томе Полн. собр. соч. Толстого. Там же и черновые тексты романа.

2 В. И. Ленин , Сочинения, т. 15, стр. 183.

3 Л. Н. Толстой , Полн. собр. соч., т. 54, стр. 27.

4 Л. Н. Толстой , Полн. собр. соч., т. 73, стр. 188, 190.

июня 27 2010

Сюжет для романа «Воскресение» Толстому дал его хороший знакомый, известный судебный деятель и литератор А. Ф. Кони. Дочь чухонца-вдовца, арендатора мызы в одной из финляндских губерний, Розалия, после смерти отца попадает на воспитание в богатый дом. Здесь на нее обращает внимание приехавший погостить родственник хозяйки дома, молодой старой дворянской фамилии, кончивший курс в одном из привилегированных учебных заведений. Он соблазняет девушку, а когда выясняется, что она должна родить, ее с позором изгоняют из дома. Постепенно она опускается, становится проституткой, за совершенное ею преступление попадает на скамью подсудимых. Среди присяжных, призванных ее судить, оказывается и ее соблазнитель. Он узнает ее, в нем просыпается совесть, он решает искупить свою вину, женившись г.а арестантке. О своем решении он и заявляет Кони, тогда прокурору Петербургского окружного суда.

Случай, рассказанный А. Ф. Кони, производит сильное впечатление на Толстого. «Ночью много думал по поводу его»,- признается он на другой день после того, как выслушал .

Случай потрясает Толстого и гам по себе, и потому еще, что отвечает его новым убеждениям о неправедной жизни господствующего сословия. уговаривает Кони написать на этот сюжет рассказ, ничего не добавляя и не выдумывая. Кони обещает, но за делами так и не исполняет просьбы Толстого. Через несколько месяцев, 12 апреля 1888 г., Толстой запрашивает через своего секретаря П. И. Бирюкова, не согласится ли тот уступить ему сюжет о Розалии «очень хороша и нужна». Получив согласие от Копи, Толстой вскоре приступает к работе над будущим романом, который поначалу он называет в своих письмах и дневниках «коневской повестью». Завершает свое , свой «Воскресение», Толстой в декабре 1899 г. Работа над романом продолжалась более 10 лет. За годы работы произведение не только увеличилось в своих размерах, но и претерпело важные изменения в основах своего замысла.

И первоначальных набросках «коневской повести» трудно еще обнаружить будущее здание общественного романа. еще невелика по размерам, она строится на строго локализованном сюжете, является нравственно-психологической по своему характеру. Общественные поп росы в начальных вариантах «Воскресения» не занимают сколько-нибудь значительного места. Подлинно общее гневным романом, социально-обличительным по внутреннему пафосу.

Раздумывая над проблемой преступления и причинах преступности, Толстой включает в сферу художественного исследования все новые персонажи, не имеющие прямого отношения к частной судьбе , но зато хорошо объясняющие социальную суть проблемы. В связи с голодом, постигшим в Д891-1892 гг. большую часть губерний России, Толстой ощущает настоятельную необходимость скорейшего, безотлагательного решения проблемы земельной собственности - ив тексте романа появляется еще новый, соответствующий материал. в одной из черновых редакций романа пишет сочинение, посвященное вопросу о земле. Извозчик, который везет на обед к невесте, говорит ему об отсутствии земли у крестьян как основной причине голода и бегства крестьян из деревни. Появляются в романе очень важные главы о деревенской жизни и т. д., и т. п.

В процессе работы Толстого над текстом «Воскресения» рамки романа все расширяются: текст романа включает в себя не только фабульно необходимое, но больше всего и прежде всего жизненно необходимое, общественно-злободневное.

«Воскресение» было для Толстого и романом, и «возникшем», и «совокупным-многим-письмом», в котором он ион со всею страстью потрясенного неправдой жизни человека, писателя, мыслителя разговор о самом главном, о самом важном. Разговор с современником и, не менее того, с читателем будущих времен. «Завещанием уходящего столетия новому» назвал «Воскресение» А. Блок.

С самого начала романа мы слышим голос судьи: «Как ни старались люди,-так начинается роман «Воскресение»,- собравшись в одно небольшое место несколько сор тысяч, изуродовать землю, на которой они жались, как пи забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц,- весна была весною даже и в городе…».

Это вступление как заставка, как ключ ко всему, что будет дальше. В нем задана интонация повествования. В нем, как глубокая музыкальная тема, слышится: «Суд идет, идет суд!».

Но чьим именем, во имя какой большой правды решается судить Толстой? Люди, великое множество людей собираются в одно место, строят город, укладывают мостовые, воздвигают фабрики и заводы - все это, по Толстому, значит: «изуродовать ту землю, на которой они жались», забивать «камнями землю, чтобы ничего не росло на ней…». Земля существует для того, чтобы ее возделывать: пахать, боронить, засевать, собирать с нее плоды, разводить на вей скот. Все, что не соответствует этому, что мешает,- есть зло. Кто может так думать!* Мужик, крестьянин, именем которого и судит Толстой.

Начало суда, пафос суда лежит в основе всей композиции романа. Он делает его напряженно-страстным, патетическим и вместе с тем целеустремленным. Он точно сжимает повествование, цементирует роман, делает его произведением единого дыхания, одного порыва.

Со сцены суда начинается собственно повествование. 18 июня 1890 г. Толстой записывает в дневнике: «Обдумал на работе то, что надо Коневе [кую] начать с сессии суда, а на другой день еще прибавил то, что надо тут же высказать всю бессмыслицу суда». Толстой не случайно решает начать со сцены суда. Здесь, для него заключен вопрос вопросов, главный узел противоречий. Напряженность сюжетного развития уже с самых первых глав романа приобретает предельную остроту. Тема суда выступает в своем диалектическом, резко конфликтном выражении. Авторский действительный суд противопоставляется мнимодействительному, над судом чиновным, формальным и неправедным творит свой высокий и нелицеприятный суд.